Митра - [37]

— Поедем ко мне?

Марта улыбнулась в знак согласия. Вильям завел мотор и, проехав по главной улице Шираза, свернул в переулок.

На следующий день барон фон Витгенштейн поехал в Тегеран по торговым делам. Ширин рано утром отправилась к отцу. Генрих бродил по резиденции, решив, что Ширин специально избегает его во время отсутствия мужа. После обеда он поехал в город и долго бесцельно бродил по улицам Шираза. Домой возвратился поздно вечером. Входя, заметил, что в окне Ширин горит свет. Не раздумывая поднялся ее второй этаж. Дверь была открыта. Ширин лежала на диване. Она поднялась, удивленная неожиданным визитом.

— Я принес тебе книгу.

— Спасибо, — ответила она дрожащим голосом.

— Я приходил вчера, но…

Ширин прервала его, указав на лежащую на полу белую скатерть:

— Знаете, вот это — наша «новогодняя елка». Это старый персидский обычай. Он называется хафт-син. Это значит: семь раз «с». На скатерть кладутся семь предметов, название которых начинается с буквы «с»: сиб, что значит яблоко, сир — чеснок, сабзе — зелень, серке — уксус, сомак — приправа, секи — монета и саману — блюдо из пшеницы и миндаля. Все это, вместе взятое, является символом достатка. Это старый персидский обычай… — повторила Ширин, с трудом сдерживая волнение. Генрих заметил, что она говорит с трудом.

— Но я принес вам книгу.

— Знаете… — начала Ширин, глядя на Генриха широко открытыми глазами, но он не дал ей продолжить. Положил книгу на стол и подошел к ней. Потом он крепко обнял Ширин и страстно поцеловал. Молодая женщина сначала ответила ему, но потом вся напряглась.

— Это не имеет смысла, — прошептала она, вырываясь из объятий Генриха.

— Смысл? А где вы хотите его найти?

— В жизни, в счастливой жизни, — ответила она дрожащим голосом.

— Быть может, я смогу дать тебе ее.

— Я не хочу краденой любви. Не хочу прятаться. Я жажду любви полной, открытой, настоящей…

— Я тоже.

— А вы понимаете, что это значит?

— Да, я люблю тебя больше всего на свете и согласен на все, — сказал он, обнимая Ширин. Она больше не сопротивлялась, прильнула к Генриху всем телом. Они соединились в долгом, страстном поцелуе.

Рассвет застал Генриха и Ширин обнаженными, сплетенными в любовном объятии. Она, всматриваясь в него своими миндалевидными глазами, шептала, целуя его, тихим, ласковым голосом:

— Ты должен быть мой, только мой, а я только твоя…

— Я буду любить только тебя, всегда любить только тебя, — уверял Генрих, покрывая поцелуями обнаженное тело Ширин. — Ты моя жизнь…

— Я увезу тебя туда, где никто нас не найдет. Мы будем жить среди настоящих людей, веками связанных с природой. Мы будем принадлежать друг другу, а над нами будет много неба и много, очень много солнца.

— Где же мы найдем такое место, драгоценнейшая моя?

— В пустыне…

В тот же день они уехали за город. Машину вела Ширин. Шираз остался далеко позади, закрытый клубами пыли. Они остановились только у старого караван-сарая. Вошли во двор, заполненный лошадьми и верблюдами. Ширин обратилась к знакомому старику, который через минуту подвел к ней молодого, лет тридцати, мужчину. Его звали Хасан, он был торговцем. По просьбе Ширин он привел трех коней. Ширин, Генрих и Хасан сели в седла и поскакали по дороге, а затем долиной в сторону степи, за которой начиналась пустыня. Вдалеке виднелись палатки. Когда всадники подъехали к лагерю, кочевники радостно приветствовали их. Пригласили присесть на расстеленный на песке ковер, угостили чаем и сушеными фруктами.

— Вот это и есть дом свободных людей, — сказала Ширин. — С этим домом они бродят по пустыне в поисках воды и корма для скота. У них нет ни паспортов, ни фамилий. Власти интересуются ими только при сборе налогов.

— Так, значит, мы оказались в ином мире.

— Да, в стране, где нет ни правительства, ни администрации. Каждый из этих людей сам себе и слуга, и господин. Они как река, что пробивает себе дорогу среди скал, уходя иногда и под землю, чтобы в конце концов широко разлиться по спокойной равнине.

Генрих слушал Ширин. Наблюдал за женщинами, готовившими еду над костром, ткавшими ковры, прядущими шерсть. Один из мужчин свежевал ягненка, чтобы приготовить угощение для гостей. В палатке был разложен хафт-син, точно такой же, какой впервые Генрих увидел в комнате Ширин в ту памятную ночь.

— Ты хочешь, чтобы мы жили здесь? — спросил Генрих, положив руку на плечо.

— Тебе не нравится?

— Отвечу: мы можем не возвращаться.

— Если хочешь…

— Ты действительно решилась?

— В тот миг, когда я стала твоей, я перестала принадлежать Карлу и никогда в нему не вернусь. Кому-то мое бегство может показаться позором, для меня же позором станет возвращение домой.

Генрих ничего не ответил. Ширин продолжала:

— Ты знаешь, что такое игра в прятки? Как-то у нас собрались гости. Представители лучшего общества города. Там были и иранцы, и иностранцы. Карл предложил игру, в которой раздают фанты. И раздают так, чтобы фанты мужчин оказались в руках женщин. Потом начинались прятки, то есть поиск хозяев розданных предметов. Мне достался пистолет какого-то генерала. Когда он нашел меня, то дал понять, что игра еще не кончена. «У нас есть несколько часов для себя», — сказал он. Я ответила, чтобы он начал с ног, а точнее — с туфель, и смотрела, как этот вельможа, который мечтал с помощью Гитлера укрепить военную мощь Ирана, вернуть временна Дария Великого, как этот вельможа слизывает грязь с моих подошв. Я начала прижимать его голову к стене все сильнее и сильнее, пока не потекла кровь. Тогда я почувствовала отвращение и стыд, побежала к Карлу, а он успокаивал меня, говоря, что это всего лишь игра. И знаешь, дорогой, именно в тот миг во мне начало что-то умирать. Ты снова вернул мне жизнь, настоящую жизнь. Даже если ты вернешься к ним, я сохраню эту любовь и останусь с ней здесь навсегда. Отец Хасана служил у моего отца, — продолжала она. — Я знаю его и его братьев с детства. Они знают меня. Иначе я не смогла бы сюда приехать с тобой. Эти люди сохранили свободные души древних кочевников. Часто бывает, что иранцы, когда заработают немного денег, столько, сколько надо на жизнь, всей семьей отправляются кочевать в пустыню. А она почти так же велика, как Германия. Никому и в голову не придет искать нас тут.