У крылечка на привязи стоял осел — последнее богатство Тиракула; барана-то давно сами съели.
— Я твой друг, я спасу тебя от больного осла, не дам заразиться стаду, — сказал бакши. Взвалил зарезанного козла на Тиракулова осла и отправился домой.
Друг-то друг, а последнего осла увел.
Не встала Сурахан. Схоронили ее. Гюльджан не находила себе места. Ее насилу увели от материнской могилы.
Бай, манап и бий меж тем опять вспомнили про долг. Пришли к Тиракулу, все трое. Бий говорит:
— Чему только не подвергается голова человека и копыто лошади! Ты брал деньги, мы свидетели. Жена твоя умерла. Отдай баю на ее место твою дочь Гюльджан. Так велит адат 63, так гласит шариат 64. Бий все знает.
— Мала, мне такую не надо, — заупрямился бай.
— Бери, бери! Ты ее продашь, деньги получишь. Бий все знает, — шепнул бий.
— Ладно. Так и быть, возьму.
Испугалась черноглазая Гюльджан — шелковая коса, задрожала, как птенец сизоворонки, в темный угол забилась под шест, на котором дремал белогрудый беркут-бородач.
Сейчас уведут ее от отца, из родного угла.
Услышал белогрудый орел этот разговор, встрепенулся, взмахнул широкими крыльями и опять сложил их. Недовольно заклекотал, словно сказать хотел: «Нет, бай, не возьмешь ты Гюльджан».
Не покорился баю Тиракул — не зря он тайком просиживал ночи с русским ссыльным Иваном Петровичем. Схватил Тиракул со стены кремневый самострел и закричал:
— На дикого зверя бросают орла, а на ворону — камень! Прочь от моего очага! Не отдам я вам мою Гюльджан!
И взвел курок. Убежали пестрые халаты…
— Правильно, Тиракул, ты поступил с притеснителями, — сказал ему Иван Петрович, когда узнал о смелом поступке бедняка Тиракула.
Силой захватили Тиракула. Скрутили ему ремнями руки за спиной, увели в город, бросили в тюрьму…
Гюльджан отдали баю. Привели ее к запарочному чану, туда, где раньше стояла ее мать:
— Теперь ты моя. Хочу — на барана тебя променяю, хочу — табун верблюдов за тебя возьму, хочу — у чана заморю, хочу — в шелка, в золото наряжу.
Молчит Гюльджан. Слезы катятся из глаз. Ловит палочкой в вонючем чане кончики шелковых ниток.
Маялась также у бая в рабынях старая ковровщица — бабушка Огульораз; с десяти лет попала в кабалу, так всю жизнь и отняли у нее кровососы. Не только по коврам да по шелкам была она мастерица — была и вышивальщицей первой руки, лучшей статьи. Памятью — богата, душой — добра, словом — цветиста. Всяких сказок знала множество. К детям приветлива, ласкова.
Повадилась к ней по вечерам и Гюльджан: за сказками-то и не заметила, как вышиванье пришло.
О чем бы ни сказывала Огульораз, в сказках-то у нее всегда солнышко гуляло. Глянешь: за допотопным станком сидит сгорбясь — ни дать ни взять раба-мученица; а сказ поведет — будто орлица, всему людскому мастерству царица, и пастбищам, и водам. Это-то и дорого — такое солнышко со счета не сбрасывай, оно никогда не гасло у народа. Слово у нее, как костяное веретенное колечко, — ровно, кругло, отточено. Говорит Огульораз:
— Все нам долбят: «На чьей земле живешь, того и песню поешь». Но скоро мы, дочка, свою запоем! Вон Иван Петрович наставляет нас ее спеть.
Всему научилась черноглазая смышленая Гюльджан. Да так-то скоро… Совсем ручонки молоды, а в деле старым не уступят.
Эх, если бы волю маленькой пленнице! Уж вышила бы она, что знала-ведала, что сердечко просит… Жаль, простору нет.
Бай меж тем не дремал: поехал искать работорговцев — не удастся ли запродать самому эмиру бухарскому такую красавицу в его гарем.
Задумал бай получить за нее золота — на караване верблюдов не привезешь.
А Тиракул все томится в тюрьме.
Гюльджан перестали отпускать домой: боятся, что убежит. Держат ее взаперти, не спускают с нее глаз. Сидит Гюльджан, как птичка в клетке. Приносят ей с байского стола бешбармак 65 и баурсаки 66.
— На поешь. Скоро приедет за тобой купец. Ты должна быть хорошей.
Гюльджан и без того хороша.
— Не буду я есть объедки с чужого стола!
Вскоре принесли ей шелковое платье и жемчужное ожерелье:
— Приоденься получше, завтра приедет купец.
Швырнула Гюльджан ожерелье к порогу.
Тогда ей сказали:
— Если не будешь покорна, умрешь той же смертью, как и твой отец. В следующий базар твоего отца выведут на площадь, перережут ему горло и повесят. Так велел большой судья.
Решили богатеи погубить непокорную Гюльджан. Много красавиц в кишлаках, но такая, как Гюльджан, одна. Глаза у нее черные, с отблесками. По плечам черные косы мягче шелка. Знать, одна такая красавица уродилась, на счастье Тиракулу, но и это счастье отнимают у него богачи. Когда выглянет она на солнышко, кажется — золотистые искры сыплются с ее шелковых кос. Что за косы!
Залилась Гюльджан горькими слезами. Кто же заступится за нее? Кто спасет Тиракула? Кто вызволит их из постылой неволи?
Тут вспомнила Гюльджан про серебристого шелкопряда. Но где он? Где искать ту верхнюю веточку?
Вспомнила она и про доброго русского рабочего, про книги, которые ей приносил Иван Петрович. Так и не успела Гюльджан прочитать, как найти бедняку верную дорогу к правде.
Пока в байской усадьбе все спали, выставила Гюльджан раму и убежала. Пришла домой. Там сидит на шесте голодный белогрудый беркут.
