— …Далеко отсюда, в широкой зеленой Ферганской долине, стоит город Ош. Пойдешь за белым клубком — хоть и не в день, не в два, но дойдешь. Тамошние старики сказывают, будто это самый древний город на земле.
Неподалеку от того старого Оша, у быстрого горного ручья, есть кишлак, поселенье такое. Маленькие домишки, а крыши на них плоские, хоть шар гоняй по ним. На улицах — теснота. Дом к дому прицеплен, словно боятся домики отойти один от другого. Ну, так уж там повелось. Около маленького домика — а правду сказать, такой дом не краше шалаша — есть и маленький дворик.
Идешь по двору, как в саду. Со всех сторон обступили двор деревья. Да деревья-то какие славные! Тутовые деревья… Еще шелковицами их зовут — одаривают они людей шелковыми рубашками. Конечно, и на тутовом дереве сама не вырастет шелковая рубашка, сама не упадет тебе в руки.
В дом войдешь — не возрадуешься. Темно и тесно в нем, так же как в старой лачуге ивановского ткача в дедовские времена: ни света, ни воздуха.
Катился, катился мой белый клубок, у забора под тутовым деревом остановился, дальше не хочет катиться. Наказывает мне: «Слышу — стан стучит, слышу — челнок гремит: где-то здесь добрая мастерица ткет. Что она ни наткет, все у нее жадный хозяин себе берет. В горе она живет, нас давно поджидает».
Вот и гляжу я по сторонам: что здесь за народ, что за жизнь?
На горе, поодаль от маленьких жилищ, будто брезгует встать с ними в ряд, в большом саду раскинулся на полверсты байский двор 50. Стены дома белым-белы, цветами расписаны; не только в саду, но и на крыше цветы. В этом доме и свету и воздуху много.
А против богатого дома, за ручьем, притулилась к самой горе кибитка киргиза-бедняка Тиракула.
Жена его, труженица Сурахан, и он сам всю жизнь тем и занимались, что выводили шелковичных червей, мотали шелк, продавали его баю.
Кривенькая дорожка до богатого дома не дождем была полита, а слезами бедняков.
Сколько червей-шелкопрядов за свою жизнь отогрела под пазухой старательная Сурахан — и не сосчитать! Рассыпать бы их всех по небу — неба бы не хватило. Сколько шелку она намотала! Кажется, всем бы людям на земле по шелковому платью досталось и самой бы осталось. Но у Сурахан и лоскуточка шелкового не было в деревянном сундучке. Ходила она под стать нищей.
Жил в том кишлаке, неподалеку от кибитки Тиракула, московский рабочий Иван Петрович. Царский суд при закрытых дверях судил его. Иван Петрович и на суде правду резал, не боялся, — за это и в ссылку попал.
Иван Петрович смел да умен; в слове нетороплив, без надобности не смешлив; по виду рабочий, по рассудку — учитель; ростом не высок, но плотно сбитый.
Как только этот поднадзорный человек здесь появился, богатеи всполошились. Не любо им: к беднякам в юрты и кибитки зачем-то изредка заходит поселенец. А потом и сами бедняки стали все чаще навещать русского ссыльного. Даже покорный Тиракул отважился разок украдкой заглянуть к нему. Да с того разу и повел знакомство с московским кузнецом.
Соберутся, потолкуют по душам, а то и песню споют. Здешнему языку научился Иван Петрович от Тиракула и его соседей. То московец рассказывает, как русские рабочие и крестьяне живут, то спрашивает. Все ему знать любо: сколько Тиракул и его жена Сурахан получают у бая. Почему у бая лошадей и баранов несметные табуны, а у Тиракула всего-навсего вислоухий осел, хромой козел да тощий баран. Почему у бая не юрта, а дворец, а у Тиракула жилище не лучше шалаша. Почему у бая на плечах шелка да золотое тканье, а у Тиракула и его жены на одежде одни заплаты — не одежда, а рубище.
И не знает Тиракул, что ответить Ивану Петровичу.
— Так уж, знать, аллаху угодно — богу нашему.
— Бог-то бог, да и сам не будь плох, — говорит Иван Петрович.
— Почему же так живем, скажи мало-мало понятно?
— Вот почему: бай — паук, живоглот, хапуга. Понимаешь, Тиракул? Если подружнее встать, так и бая вашего можно за воротник взять, тряхнуть и вышвырнуть!
— Бай богаче нас, бай сильнее нас, — говорит Тиракул.
— Богаче — это верно, а что сильнее, так это только так кажется.
— У меня сила — нитка, — объясняет Тиракул, — а у бая сила — веревка. Веревка против всех нас…
— Бай один, а вас сколько? Ну-ка, прикинь! С миру по нитке — баю веревка. Не так ли, Тиракул?
Только Тиракулу и его соседям-то сразу всего не понять, чему наставляет их Иван Петрович.
Однажды красным пояском опоясался месяц над кишлаком. Вышел старый, седой бакши 51 к белому камню над ручьем и сказал:
— Не зря так нарядился месяц. Встречает он или нового богатыря, или чудесную красавицу.
В эту ночь Сурахан родила дочку. Назвали ее Гюльджан. Такой красавицы дотоле не видывала Ферганская долина.
Все соседи один за другим приходили в маленький домик к Тиракулу и Сурахан и поздравляли их с дочкой:
— В счастливую ночь родилась Гюльджан! Сам ясный месяц выходил встречать ее…
— Вот тебе и помощница, Тиракул!..
— Жаль такую красавицу томить за гренами 52…
— Вырастет Гюльджан, и лучший батыр 53 придет к вам просить ее руки…
Так говорили соседи, клали роженице незатейливые подарки на постель и уходили к своим дворам — кормить листочками шелковицы червей. Надо торопиться: придет зима, и шелкопрядов не будет. На что же тогда купить хлеба? И без того весь кишлак в долгу у бая, манапа и бия
