— Здорово, дедка!
— Здравствуй, мил-человек!
— Куда путь держишь?
— Кривду в поле ловлю, напал на след и иду за ней.
Так-то толкует, а сам третий кусок скатывает.
Никитка забеспокоился:
— Пошто ты их в одно место складываешь?
— Хочу взять у тебя, мил-человек, кусков пяток. Поди, не откажешь? Придется — расплачусь, а ныне ни гроша в кармане.
Никитка думает: «То ли зайдет старик, то ли нет, а миткаля жалко». И говорит:
— Дал бы, дедушка, да ярлыки на каждый кусок написаны. Как же я отчитываться буду?
— Ах, ярлыки! Ну, тогда не надо.
Старик больше ни слова не молвил, ушел.
Утром Никитка повез товар хозяину. И тут же, у фабриканта, новые подряды взял на будущий год. Закупил пряжи, роздал по избам ткать. К себе мужиков с бабами подрядил. И все по-прежнему ему удается: за сутки миткаль отлеживается.
Однажды ночью бродит он, как колдун по полю, наст похваливает, погоде подходящей радуется, на разостланные миткали поглядывает.
И видит: идет опять старик, весь белый. Одежда на нем обшарпанная, лохмотья по ветру вьются. Признал Никитка старика: тот самый. Поздоровались.
— Чьи миткали, мил-человек? — спрашивает старик.
— Мои! — басовито так, важно отвечает Никитка.
— Ну и хорошо, что твои. Теперь не откажешь старику — дашь на одежонку?
Никитка и размышляет: «На что он мне, старый хрыч, сдался? Много их таких по белу свету слоняется…»
— Дал бы, — говорит, — миткаля, да вся партия чохом купцу Березкину запродана. — И посмеивается: — На другой год приходи.
— До другого года я, может, и не проскриплю.
Старик хмурится. Спрашивает Никитку:
— Ну, а ты тут как?
— Да помаленьку, тружусь. Все тебя добрым словом поминаю. За метелку спасибо.
— Она мне ноне понадобилась.
Никитка и нос повесил:
— Нет ли другой такой?
Старик в ответ:
— Одна она на всей земле.
Взял старик метелку подмышку и пошел к лесу.
Ушел он, а Никитка о миткалях думает — померкнут теперь или нет? Лучше, пожалуй, было бы кусок или два дать…
А миткали светятся еще явственней, будто вдвое белизны прибавилось.
И решил Никитка, что метелка тут ни при чем, а все дело в погоде.
Только вдруг на улице тихо стало так, что слышно, как мыши в соломе похрустывают. Небо чистое, ситцевое, и звезды горошком рассыпаны. А вкруг луны — красный поясок. «К вёдру луна подпоясалась красным кушаком, — смекает Никитка. — Метели не будет».
И подался в избу прикорнуть. Лампу погасил да так, одетый, за столом и ткнулся носом в ладони — пригрелся, вздремнул с морозцу.
Поспал он немного, проснулся, слышит — вроде кто стучится. А это горбыль о стенку бьет. В трубе ветер заливается. Глянул на улицу — света белого не видно. Ветер так и свищет, снежной крупой в стекла сыплет. У Никитки сразу сердце упало — миткали-то не скатаны, теперь не найдешь их, снегом заметет.
Как полоумный выскочил Никитка, а ветер дышать не дает, наземь валит, за два шага ничего не различишь. Где кувырком, где ползком, дополз Никитка, торопится убрать миткали. Кричит:
— Люди добрые, помогите!
А народ спит, как Никитка велел.
Только схватится Никитка за ленту, ветер завьет, вырвет ее из рук, покатит полем. Никитка — за ней, а ветер пуще — другие ленты завивает и крутит столбом.
И не поймешь — то ли миткаль крутится, то ли снег вьется. И земля и небо — все в снежном море потонуло. Где село, где лес — не разберешь.
Ползет Никитка по сугробам, и вдруг его подхватило и с миткалями вместе потащило. Снег в лицо хлещет, ветер шапчонку сорвал, а миткали вокруг трубкой, трубкой свиваются, будто змеи над головой мечутся. Заплетается в них Никитка, спотыкается, остановить хвиль такую не в силах. Бросает его, как клок ветоши, по сугробам. Из сил выбился, а отстать от миткалей не хочет.
И видит Никитка: посреди поля стоит тот самый старичок в белой шубе да своей метелкой над головой помахивает. Куда махнет — в ту сторону вихрь несется. А сам приговаривает:
— Миткали белить — не в гостях гостить. Белитесь скорей, белитесь белей!
— Дедка, дедка, останови! — кричит Никитка.
А дедка только шибче метелкой машет.
Так и закружило Никитку. Снегом его запорошило.
И добрым словом никто его не помянул.
Летели раз гуси-лебеди с синего моря над нашими краями. Летели да все любовались: больно края-то хороши. Сверху все им видно. Луга коврами раскинуты, а промеж лугов и полей леса высятся.
Летят над тем местом, где теперь город Иваново 8 стоит, и в толк не возьмут: почитай, полземли облетели, а такого чуда не видывали, чтобы среди лета на лугах белые снега лежали и не таяли. Спустились гуси-лебеди пониже и видят: то не снега лежат — полотно отбеливать раскинули. Полюбовались гуси-лебеди да и дальше своим путем-дорогой полетели.
У купца Калачева бельник как раз под окнами был. Белым-бело на бельнике. По одну сторону дороги полотна лежат, по другую — тоже. Девушки на пригорке сидят, товар стерегут. Вышел хозяин на свое добро поглядеть. Похаживает по бельнику.
А в это время гонит по дороге купец Усов, словно на пожар торопится. Шапка с него слетела, рыжие волосы ветер треплет, весь грязью забрызган.
— Ты это откуда? — кричит Калачев. — Постой-ка!
Остановил Усов лошадей, сам не отдышится.
— Что, на тракте потрясли тебя, что ли?
