Мистификация - [37]

— Ты не знаешь, что это за тип, — отозвалась Элеонора, так, словно предмет спора не стоял перед ними. — У него маниакальное любопытство. Пожалуй, это единственная черта, которая роднит его с человеческим родом.

— Дай ему урок, и пусть не приходит завтра, — предложил Саймон, глядя на Тони с брезгливой гримасой.

— Нет уж, пусть не воображает, что на урок можно заявиться, когда ему придет в голову! — отрезала Элеонора. — И вообще я ему сказала, чтобы он в таком виде здесь не показывался. Велела я тебе надеть ботинки или нет, Тони?

Черные глаза перестали бегать, как ящерицы, и исполнились глубочайшей скорби.

— У папы нет денег на ботинки, — проговорил он со слезой в голосе. Надо было иметь каменное сердце, чтобы не посочувствовать бедному мальчику.

— У твоего папы доход 12 тысяч в год без налога, — парировала Элеонора.

— Если ты дашь ему урок сейчас, Нелл, — вступила в разговор Беатриса, — ты будешь завтра свободна и поможешь мне принимать толпы гостей, которые нагрянут посмотреть на Брета.

Элеонора заколебалась.

— Раз уж он пришел, пусть отъездит свое, — добавила Беатриса.

— Тем более, что он и завтра заявится в мокасинах, — лениво проговорил Саймон.

— Индейцы ездят верхом в мокасинах, — заметил Тони, — и они очень даже хорошие наездники.

— По-моему, твой нищий отец не очень обрадуется, если ты будешь разгуливать в мокасинах по Савил-Роу.[10] Смотри, чтоб в следующий раз пришел в ботинках. Ладно, Тони, я дам тебе урок, только не надейся, что подобные фокусы будут и впредь сходить тебе с рук.

— Я и не надеюсь.

— Если еще когда-нибудь заявишься не в свой день, пойдешь назад не солоно хлебавши.

— Хорошо.

Глаза Тони опять зашмыгали, как ящерицы.

— Иди скажи Артуру, чтобы он оседлал тебе Спада.

— Хорошо.

— Заметьте — никакого «спасибо», — сказала Элеонора, глядя ему вслед.

— А зачем ему шлем? — поинтересовался Саймон.

— Он говорит, что у него тонкие кости черепа, что ему нужна какая-нибудь прокладка. Не знаю, где он нашел эту прокладку, но, учитывая его любовь к индейцам, мне, наверно, надо радоваться, что он не явился на урок в головном уборе из перьев.

— Подожди, еще заявится, — заметил Саймон, — он просто до этого еще не додумался.

— Ладно, пойду оседлаю Бастера, — сказала Элеонора. — Извини, Брет, но я думаю, что это к лучшему. Сегодня его пони будет вести себя гораздо спокойнее, чем завтра после целого дня в конюшне. Да и зачем тебе три провожатых? После чая я сведу тебя к маткам.

ГЛАВА 14

Пренебрежительное отношение Брета к чрезмерной чистоте конюшен выветрилось из него где-то между четвертым и пятым денником. Оказалось, что в них стоят вовсе не изнеженные баловни, которых он ожидал увидеть. Все лошади — чистопородные, полукровки, пони — были в отличном состоянии, и вовсе не вследствие сытой жизни в теплой конюшне, а в результате хорошего ухода. Брет достаточно разбирался в лошадях, чтобы оценить их форму. Никаких ленточек в гривы этим лошадям никто не вплетал, и единственным украшением, которое на них когда-либо появлялось, были выигранные на соревнованиях розетки, которые, как и положено, хранились в сбруйной.

Беатриса рассказывала Брету про лошадей, а Грегг выступал в роли ее помощника. Но поскольку четверо лошадников, обсуждая лошадей, не могут не затеять спора, все скоро забыли, что пришли сюда показать лошадей Брету, и началась общая дружеская перепалка. Затем Брет, который всегда глядел на происходившее с ним как бы со стороны, заметил, что Беатриса все чаще уступает слово Саймону. И объяснения дает уже Саймон, а не Беатриса: «А это — бывший рысак, которого Элеонора тренирует для верховых прогулок», или: «Помнишь старуху Тору? Это ее сын от Колд Стил».

Сандре и Джейн скоро наскучило это турне по конюшне, и они куда-то исчезли. Сандра ушла, потому что лошади ее нисколько не интересовали, а Джейн — потому, что она все это знала наизусть и не желала слушать, как Беатриса и Саймон вводят во владение этого чужака. А Грегг, который и по природе был молчалив, все больше и больше устранялся от разговора. Вскоре в роли экскурсовода остался один Саймон.

Саймон, казалось, был в самом безоблачном настроении. Он вел себя так, словно это был самый обычный день на конюшне, а Брет — просто посетитель, посетитель избранный, весьма осведомленный, и, без сомнения, пользующийся его, Саймона, расположением. Время от времени Брет на минуту трезвел, отвлекался от лошадей и, вслушиваясь в небрежный голос, говоривший о родословной, экстерьере, характере или перспективах очередной лошади, и поглядывая на беззаботный профиль, думал: «Как все это понимать?»

— Немного легковат спереди, — говорил Саймон, окидывая животное взглядом, отрешенным от всех жизненных сложностей, — но выглядит неплохо, правда?

— А этого надо бы отправить на выпас, — продолжал беззаботный голос, — на нем охотились всю зиму. Но я собираюсь с ним летом на соревнования — авось, выиграем пару кубков. К тому же Беа не любит пускать жеребцов на свободный выпас.

В этом месте Беатриса вставила словечко в свое оправдание и опять умолкла.

Бразды правления находились в руках Беатрисы, но обязанности на конном заводе были поделены на троих. Элеонора тренировала прогулочных лошадей и лошадей для охоты, Саймон готовил лошадей к соревнованиям (скачкам с препятствиями), учил лошадей преодолевать препятствия, а под надзором Беатрисы находились кобылы-матки и шотландские пони. При жизни Билла Эшби, когда в Лачете занимались только разведением, верховых и охотничьих лошадей здесь держали только для собственных нужд. Иногда, когда в конюшню попадала многообещающая лошадь, Беатриса, которая лучше умела тренировать лошадей, чем ее брат, приезжала на неделю-другую из Лондона, чтобы подготовить ее к соревнованиям. Эти выступления были хорошей рекламой для Лачета, но не потому, что они всерьез занимались тренингом лошадей, а потому, что простое упоминание фирмы в любой связи — как обнаружили авторы рекламы — несет в себе коммерческую выгоду. Теперь же Лачет получал от лошадей, тренированных Элеонорой и Саймоном под наблюдением Беатрисы, дополнительный доход, почти не уступавший доходу от разведения.