Мистификация - [42]

Я уже рассказал нескольким друзьям на острове, что встречаюсь с Хьюзом и работаю над его авторизованной биографией, не желая множить вокруг своей персоны ненужные домыслы и излишнее любопытство, а это был самый простой способ объяснения своих длительных отлучек. Разумеется, со всех я взял клятву о неразглашении. Двое, тем не менее, уже рассказали всю историю Нине, изобразившей приличествующую случаю смесь изумления и отсутствия интереса.

– У меня было такое непроницаемое лицо, что ты бы просто не поверил. И постоянно в голове вертелась мысль: если бы они только знали.

– Никто не должен знать. Может, когда я состарюсь и поседею, то напишу мемуары и расскажу там всю правду.

– И никто тебе не поверит, – заметила она, разразившись смехом.

После этого дня мы виделись еще один раз, тихо пообедав в безлюдном ресторанчике на окраине; а потом к ней приехал Джон Маршалл и начал снимать свою звезду для обложки альбома, а я поехал в аэропорт встречать Эдит.

* * *

Абсолютно случайное стечение обстоятельств. Просто так случилось, что Датская Отрава приехала на Ибицу в тот же самый день, когда я улетела в Германию, и просто так случилось, что Клифф встретил ее в "Ла-Тьерре", и просто так случилось, что она уехала в Лондон на следующий день после того, как я вернулась на остров.

Я принимала валиум каждое утро и каждый вечер, и спустя две недели, когда пришло время забирать деньги, день начинался уже с двух таблеток.

Двадцать седьмого мая, через две недели после моего первого путешествия, когда Беверли летела со мной до Барселоны, я под своим собственным именем поехала в Пальму, а уже оттуда, как черноволосая Ханна Розенкранц, в Цюрих. Дик встретил меня на Пальме с билетами. Не знаю почему, но тогда я надела вязаную шерстяную одежду и сапоги по колено. Потела ужасно. А потом, сидя в "ситроене" Дика на парковке, я надела парик, очки, нанесла макияж, и стало еще хуже.

Мы пошли в кафе на Борне, одно из тех больших мрачных заведений, где напитки дороги, а официанты ходят с каменными лицами. Ни словом не обмолвились о Ховарде Хьюзе или о моей поездке в Цюрих. Слишком много американцев и англичан сидели за соседними столиками. Мы говорили о погоде, друзьях; обсуждали проходящих мимо людей; а потом пришло время уходить, и мне стало спокойнее, легче на душе, хотя сумочку оттягивали три удостоверения: собственный паспорт, паспорт Хьюз, и kennkarte Ханны. Два я положила в отделение на молнии, чтобы не вытащить по ошибке, а карту Ханны – в свой бумажник, также лежащий в сумочке. Но тут мне пришла в голову мысль: что если какой-нибудь вор украдет бумажник? Или я уроню сумочку, бумажник выпадет, и я его потеряю? И меня тут же снова охватила нервозность, а ноги и руки вспотели. Я завернула kennkarte в носовой шаток, чтобы от моего пота не потекли чернила, и сжимала ее в своей влажной руке весь полет до Барселоны и оттуда в Цюрих, чувствовала себя дурой, бормотала про себя: "Ты – слабое звено. Не знаешь, как делать такие вещи. Ты совершаешь ошибку, а швейцарцы выяснят, что тебя зовут Эдит Ирвинг, и это будет конец – конец книги, Клиффа, Недски, Барни, Дика, Джинетт, Рафаэля..."

К тому времени я уже прошла сквозь швейцарский иммиграционный контроль и чувствовала себя на десять лет старше, слабой пожилой женщиной, сердце которой разрывается от страха, так тяжело оно стучало. И даже если ничего не случится в этот раз, что делать с другими поездками? Не надо бы мне возить с собой три удостоверения личности, только одно – kennkarte Ханны.

Было уже четыре часа тридцать минут, когда я прибыла в Цюрих. Швейцарский кредитный банк все еще был открыт, я ворвалась внутрь, спросила кассира, обналичен ли чек. Да, сказали мне, я ответила, что вернусь утром, и вышла на улицу, чуть не упав на асфальт. Эту ночь я провела в отеле "Готхард", а на следующее утро, вспомнив инструкции Клиффа, сняла со счета все, оставив только минимальный баланс. Мне выплатили деньги, не задав ни единого вопроса, даже паспорт не попросили. Затем я пересекла Параденплац, арендовала сейф и положила туда все бумаги Хьюза – паспорт и банковские документы. В Швейцарской банковской корпорации открыла счет на пять тысяч франков на имя Ханны Розенкранц. Все было проделано так быстро, что у меня осталось еще целых два часа до самолета в Пальму.

Так что я присела на скамейку у реки, потея на весеннем солнцепеке...

* * *

Дик прилетел на Ибицу через день после возвращения Эдит. Я передал ему десять тысяч долларов в разной валюте – швейцарской, немецкой и американской, – а потом спросил:

– Что будешь с ними делать?

– Ну, посмотрим... – Он погрузился в размышления. – Мы только что купили тот маленький "ситроен", но Джинетт вполне могла бы ездить на второй машине. Как думаешь, что лучше – "феррари" или "альфа-ромео"?

– Даже шутить не буду по этому поводу, – ответил я. – Деньги нужно сохранить в неприкосновенности, потому что, возможно, в один прекрасный день нам придется их вернуть. И если мы хотим провести все девять иннингов на поле этой аферы, то лучше не показывать признаков излишнего материального благополучия.