Мистические культы Средневековья и Ренессанса - [63]
«Павликиане, – говорит Мосгейм[344], – особенно пустили глубокие корни на территории Альби и в южных провинциях Франции». И обнаружилось во время Крестового похода, поднятого против них папой Иннокентием III[345], проявление тех же самых симптомов, что и в период преследования этих сектантов Феодорой, императрицей Востока. Казалось бы еретики рассеялись: на самом деле они пошли извилистыми и подземными путями, скрываясь при свете дня в монастырях и продолжая в основном внутри Церкви разворачивать преследование против нее самой. У тайной силы, направлявшей устремления секты, хватало возможностей, чтобы оставаться невидимой: ее единоначалие осуществлялось главой или примасом, пребывавшим в самом сердце манихейской веры – в Болгарии[346]. Именно оттуда он руководил при помощи своих викариев многочисленными конгрегациями, приобретенными манихейством в Италии, Франции и Германии.
Теперь о доктринальной основе этих манихеев или катаров-альбигойцев. Она любопытна в том, что полностью подводит итог дуализма Манеса. Чтобы придать своему тезису больший вес, я позаимствую высказывание у господина Маттера[347]: «Катары-альбигойцы признают двух творцов: одного – доброго, создателя невидимых вещей; другого – злого, создателя видимых вещей; два противоположных кодекса: Ветхий Завет и Новый Завет; двух Христов: одного – злого, земного и видимого, бывшего другом Магдалины, родившегося в Вифлееме и умершего на кресте в Иерусалиме; другого – доброго, который ни облачался материальной плотью, ни ел и ни пил, являясь видимым в нашем мире лишь духовно в образе Святого Павла. Он родился и был одинаково распят, но это происходило в другом невидимом для нас мире».
Нет никакого сомнения, что катары являлись павликианами, равно как и древними гностиками, ибо многие катары, сожженные в Кёльне, исповедовали, что их доктрина восходила к первым мученикам, утвердившись изначально в Греции[348].
Что касается богомилов или манихеев-павликиан[349] Востока, то можно точно проследить периоды их существования: в 1118 году их глава Василий предан смерти повелением Алексея Комнина; в 1140 году имевший место в Константинополе синод осудил к сожжению книги Константина Хрисомала, которые преследовались и жадно перечитывались в еретических сообществах, поскольку содержали доктрины секты[350]. К 1180 году для богомилов устанавливается период наибольшей терпимости: их оставляют в покое в столице и других областях империи, и они смело поднимают голову во многих провинциях Азии. Когда в 1226 году Константинопольский патриарх Герман переносит свою резиденцию в Никею, то встречает там многочисленную и решительную партию богомилов, против которых по недостатку сил произносит лишь пылкие проповеди[351].
Сравнив между собой доктрины богомилов и катаров, приходишь к выводу об их совершенной идентичности: итак, то же самое различие доброго начала от злого; то же самое осуждение Ветхого Завета как произведения Сатаны[352]; то же самое воззрение, что Иисус Христос облачался лишь видимым телом[353]; то же самое отвержение водного крещения для крещения духом[354]; то же самое презрение к браку[355]; то же самое отвращение к животной пище[356]; тот самый же отказ верить в реальное присутствие в Евхаристии Тела Крови Христовых[357]; наконец, то же самое презрение к иконам и кресту[358].
Мне остается теперь изучить последний вопрос: узнать, что произошло с манихейскими доктринами Востока и Запада по истечению времени, в которое мы их оставляем.
Преследования манихейства во Франции имели самый ожесточенный характер, нежели повсюду в иных местах[359]: мы являемся учтивой нацией, у которой добро и зло всегда выражалось слишком экспансивно! Костры, куда бросали катаров, пылали еще в XIV столетии; но сострадание и цивилизованность уже начинали играть свою роль в общественных настроениях: Климент V[360] ознаменовал свое восшествие на престол понтифика приведением инквизиции в умеренные рамки[361]. Однако ошибка была совершена, сделавшись присущей эпохе: она заключалась в унижении всех возвращавшихся в лоно Церкви либо поражением в общественных правах, либо клеймлением желтыми крестами на одеждах[362]. Что означало держать их вне закона, оставляя мишенью для народной глупости; но манихейское население было скорее подавлено, чем покорено, и этим объясняется рвение, с которым оно приняло реформу[363], предоставившую ему определенные точки взаимного соприкосновения[364]: подобным образом же предлагается маленькая ветка несчастному в опасности – он хватает ее и сжимает с жаром упования и спасения. Никогда больше, начиная с Симона Мага, враждебное единство так не ополчалось против апостольского единства: все было сосредоточено, чтобы навредить последнему. Этот новый огонь разгорелся из долгих искр манихейских костров – и расплескалась ненависть против Церкви, по словам Боссюэ[365], и Сатана больше уже не нуждался в манихействе.
Манихейство растворилось в XV столетии в Европе в Реформации. Посмотрим его фазы на Востоке. В XII веке
