Мистические культы Средневековья и Ренессанса - [129]
Все три показания являются точкой отсчета всего того, что было написано о Бафомете и бафометических фигурах. Бюсты, шкатулки и медали, рисунки которых привел фон Гаммер, упоминались лишь с целью вызвать на помощь Бафомета и гностический смысл, ему приписываемый. Что всегда представлялось недостаточным в его публикациях и публикациях его учеников теперь предстает определенным доказательством, что все эти артефакты являлись произведением ордена Храма.
С 1782 года немецкий литератор Фридрих Николаи, заинтересовавшись странным именем, данным идолу, почитаемому Тамплиерами, попытался вывести из этого имени и из самой формы идола гностические принципы, проповедованные орденом[1075]. Согласно ему, слово Бафомет являлось не названием идола, но скорее наименованием иероглифа, запечатленного на нем. Голова, по словам Николаи, была символом, образом предвечного Отца в состоянии покоя, как его изображали древние Гностики. Что касается иероглифической фигуры, отображенной или гравированной на этой голове, то она (мы цитируем дословно) «вероятно являлась пифагорейским пентагоном, греческое имя которого Baphe-métous сохранили Тамплиеры, и которое их враги изменили в Baphometus».
Это предположение, что Бафомет был иероглифом, основывалось на понятиях из только что приведенного нами показания Раймонда Рубеи.
Датский профессор Мюнтер, тот самый, открывший в Риме первый известный манускрипт статутов ордена Храма, поспешил отвергнуть это мнение. Он напомнил, что большинство обвиняемых, видевших идол или даже поклонявшихся ему, не соглашались во мнении на его форму. Одни его описывали двуликим; другие обладающим только одним лицом, последние изображали его с человеческим черепом; многие его представляли ужасным и устрашающим с длинными волосами и длинной бородой; другие, наоборот, полагали, что он имел лицо ребенка[1076]. Не являлось ли странной дерзостью утвердительно определять точную форму симулякра, о котором у свидетелей не было никакого согласия; самоуверенной опрометчивостью в его уподоблении, основанном на вере в смутные и противоречивые описания, приводимые процессом, гностическим фигурам, характерной особенностью которых, по словам Мюнтера, могли быть не столько длинные волосы и длинная борода, сколько состояние покоя и созерцания со скрещенными руками? Для датского профессора головы, почитаемые на капитулах, представлялись просто реликвариями.
Это объяснение, более благовидное, нежели толкование Гердера, видевшего в головах воинские трофеи, являлось в то же самое время лучше обоснованным. На слушаниях от 13 мая 1310 года голова, сохранившаяся в доме Храма в Париже, была на самом деле предъявлена понтификальной комиссии, и составленная проверка нашла, что она содержала мощи. Эта голова имела номер LVIII, и никакой другой не удалось обнаружить: заранее предвидевшие угрожавшие им гонения рыцари, что мы уже установили вначале, располагали необходимым временем, чтобы уничтожить осязаемые доказательства их виновности. Мы повторяем, что только единственная голова оказалась представленной, являясь, бесспорно, реликварием. Это серьезный факт, и он вводит некоторых писателей в заблуждение. Если бы удалось доказать, что эта голова являлась одной из голов, которым поклонялись Тамплиеры на своих секретных собраниях, поскольку она единственная была предъявлена в ходе процесса, то, разумеется, данное доказательство возвысило бы ценность свидетельств, относящихся к идолу, сколь бы многочисленными они ни представали. Но приходится себе уяснить, что необходимо еще многое, чтобы этот пункт стал надежно установлен: вероятно, идол заменялся реликварием в целях, дабы не оказаться внезапно обнаруженным религией судей.
Вместе с Грувеллем отметим, что никакое свидетельство, за исключением того, о котором пойдет речь, не предполагало, что идолу, представленному на поклонение в генеральных капитулах, полагался реликварий; никто не говорит, что он как таковой давался для почитаемого предмета. Однако нет ничего проще подобного обоснования. Это столь естественное и, казалось бы, столь убедительное объяснение не обеспечивалось ни одним из рыцарей-защитников ордена; мы не находим его ни в рассуждениях великого магистра, ни в рассуждениях великих офицеров, ни во множестве показаний, сделанных во Франции перед понтификальными комиссарами, и которые благодаря разнообразию выражений и открывшихся обстоятельств свидетельствуют о свободе показаний и правдивости опрошенных лиц.
Одним из свидетелей, возмечтавшим о данном объяснении, является брат-сержант по имени Вильгельм д’Араблуа. Он его не приводил на своем первом допросе от 1307 года, исполненном инквизитором; и лишь три года спустя на большом расследовании, совершаемом папскими комиссарами, он прибег к этому объяснению; но поспешим отметить, что голова, обнаруженная в доме Храма в Париже, на которой имелась читавшаяся надпись: Tête LVIII; по предъявлении д’Араблуа, нисколько не была им признана. Он даже утверждал, что никогда ее не видел. Этот бюст, аналогичный тем, которые служат еще реликвариями в определенных церквях Испании и Пиренеев, по всем пунктам отличался от артефакта, часто замечавшегося свидетелем на алтаре. Предъявленная голова обладала одним лицом, тогда как другая являлась двуликой; первая имела лицо женщины, а другая – ужасного вида; первая была позолоченной и без бороды; другая, наоборот, обладала серебряной бородой. Столь выдающиеся и столь четко обозначенные различия, разве не говорят в пользу подлинности свидетельства и не дают места предположить, что обвиняемые заставили исчезнуть все разоблачительные головы, оставив лишь ту из них, которая могла обеспечить подлог для их судей?
