Мистериум - [3]

Все это коллекционировал мой отец, Александр.

— По крайней мере, наша сторона ремесла благороднее, — любил повторять он.

Я редко закрываю штору, которая отделяет витршгу от самой лавки, ибо отец все время, пока обучал меня, повторял, что аптечное дело должно казаться открытым. Пускай любой прохожий имеет возможность заглянуть и все увидеть: инструменты в витрине; за ней саму Аптеку и нас, Айкенов, отца и сына — за высоким прилавком мы смешиваем лекарства.

— Ни в коем случае не бойся показывать им, как мы творим нашу мистерию, — говорил он. Нашу мистерию. Когда рядом не было посторонних, он называл этим старинным словом наше старинное ремесло и улыбался.

Но вернемся к Кёрку. В тот январский день, о котором идет речь, — в среду, десятого, — я выглянул на улицу посмотреть, какая погода. Солнце едва виднелось за облаками, точно сокровенный светильник озарял небо там, наверху, оставляя землю во мраке.

Я выглянул, как я уже сказал, но у витрины никого не увидел. Минуту спустя я выглянул снова — и там стоял Кёрк. Я понял, что это Кёрк. В городках, где все друг друга знают, любой посторонний бросается в глаза. (Давным-давно, во время Празднества, гости были такой же диковиной, как и артисты.) А я слышал от нескольких горожан, что человек по имени Кёрк, из Колонии, снял комнату в «Олене». И вот теперь он стоял у моей витрины.

Примерно моего возраста и телосложения: крепкий человек лет сорока пяти, среднего роста, густые волосы с проседью. В коричневых вельветовых брюках и толстом зеленом шерстяном свитере. В правой руке удочка; на левом плече висит черная жестяная коробка.

Такого Кёрка я увидел сквозь витрину. Взгляд его голубых глаз на секунду встретился с моим; потом Кёрк развернулся и пошел прочь. Мне даже не представилось возможности поздороваться с ним или из вежливости улыбнуться.

Я помню еще некоторые детали. Было ровно три часа дня, когда он на несколько секунд замер у окна Аптеки, посмотрел внутрь, увидел меня, убедился, что я увидел его, развернулся и пошел прочь. Три часа дня. И еще одна деталь: я подошел к окну — посмотреть, куда пошел Кёрк, — и в углу прямо перед глазами увидел муху, зимнюю муху; она угодила в паутину и теперь заламывала руки. И паутину, и муху я стер рукавом.

Вот по этим мелочам, что так сильно меня потрясли, я, видимо, инстинктивно понял, насколько важен этот миг.

Кёрк уже перешел улицу и шагал по Парку. Он хорошо сочетался с Парком в тот день. Понимаете, бывают времена, когда Парк столь официален, что чувствуешь: дабы пройти по нему, нужно повязать галстук. Но тогда, в январе, из увядшей травы торчали засохшие стебельки прошлогодних цветов, и грубый, но удобный костюм Кёрка был как раз к месту. Кёрк нес свою удочку, как человек, не привычный к рыбалке, — словно это совсем не удочка, а волшебная лоза, что ведет его неведомо куда. Он шел за ней мимо стоящих тут и там деревьев и скамеек к Монументу, возле него остановился, поднял голову и посмотрел на три фигуры. Затем перешел дорогу и продолжил путь мимо Церкви Каррика.

Лоза эта притягивала его к «Оленю». Подойдя, Кёрк приоткрыл дверь и ловко просунул в нее конец удочки; потом сам нырнул следом, будто попался на крючок — будто он скорее добыча, нежели хищник.

В те недели, что прошли после первой моей короткой, встречи с Кёрком, Каррик оставался таким же, как всегда: тихим городком среди холмов. Уныло тянулись дни. Холодный дождь мешался с сильным ветром, и это возмещало отсутствие снега. Конечно, часто висел и туман. Людям, живущим здесь, среди холмов, легко представить, каково быть дальтоником.

Часто по утрам я отвозил запасы таблеток и разных эликсиров моим собратьям по ремеслу в Аптеки Драмнера, Ланнока и Шилза. Все эти городки почти не отличить от Каррика; все они связаны извивами дорог. Как раньше мой отец, после утреннего развоза лекарств я останавливался перекусить в гостинице Стровена, потом ехал обратно в Каррик.

Что же касается Кёрка из Колонии, я знал, что в эти недели он каждый день отправлялся со своей удочкой далеко в холмы. И всегда носил с собой эту черную жестяную коробку. Местные рыбаки говорили, что Кёрк слонялся около речек, но побывал только у одного рыбного места — запруды Святого Жиля, в четырех милях к востоку от деревни.

И никто никогда не видел, чтобы он ловил рыбу.

Все изменилось в пятницу утром, через три недели после того, как я впервые увидел Кёрка.

Ночь была ветреной — такой ветер всегда дует издалека на восток и набирает силу над Северным морем. Он разравнивает волны над Устьем и рыщет по прибрежным деревням и фермам. Потом холмы гребнем восстают у него на пути и расчесывают ветер на пряди; при этом они так стонут, что можно поклясться: распадки в холмах — трубы органа, настроенные не для человеческого слуха.

В результате мне не удавалось заснуть часов до двух; а когда все-таки удалось, спал я отвратительно и меня мучили кошмары. Мне снилось, что я в большой комнате, где нет ни мебели, ни дверей. В комнате, кроме меня, — лишь черно-белая колли. Я преследовал ее и бил кривой тростью, пока не окровавились и палка, и собачья голова. Карие глаза смотрели так печально, что я бил все сильнее и сильнее, в каждый удар вкладывая всего себя.