Мистер Смит и рай земной. Изобретение благосостояния - [20]

В Китае (полу)государственные предприятия поощряются государством, насколько это возможно. Стеклянная промышленность получает своё сырьё за бесценок, поставщики автомобильной промышленности получают сталь и технологии ненамного дороже (28 миллиардов долларов ушло на дотации за десять лет, начиная с 2001 года). Бумажная индустрия получила между 2002 и 2009 годами дотации в размере 33 миллиардов долларов. И так далее. Эту дружескую поддержку получают не только старые государственные предприятия, но и новые частные фирмы, – такие как Geely Automobile (дотации 2011 года: 141 миллион долларов) или China Yurun Food (84 миллиона долларов). Все крупные фирмы получают дешёвые деньги от государственных банков, куда китайцы вынуждены – из-за контроля за движением капитала – класть свои деньги под гротескно низкий процент (намного ниже темпов инфляции); таким образом эти дотации не отражаются в официальной статистике, а передаются напрямую от населения предприятиям.

Во что могут превратить предприятие дотации, показывает пример Wuhan Iron & Steel, четвёртого по величине в Китае сталелитейного предприятия, которое положилось на множество добрых друзей в партии и государстве и всегда могло рассчитывать на руку помощи, хотя фирма давно уже вышла из «детского возраста». Её бизнес-модель незаметно претерпела изменения, и хотя она всё ещё производит сталь, но между тем обнаружила, что вообще-то может сберечь усилия, если сосредоточится на том, что умеет лучше всего: на привлечении дотаций. Так Wuhan Iron & Steel пришла к мысли инвестировать 4,7 миллиарда долларов в производство свинины. Такая фирма, как Wuhan, очень хорошо работает в разных областях, а в сельское хозяйство направляется очень много государственной помощи. Что в такой ситуации может быть логичнее диверсификации в сторону обработки земли и животноводства? Правда, речь тут не идёт ни об эффективности, ни об экспертизе, а делается это всё не для того, чтобы повысить благосостояние Китая, а оправдано лишь выгодой самой фирмы и её акционеров. Вот что государство может получить, когда слишком балует свои фирмы.

Кстати, немцы после Второй мировой войны сделали это гораздо лучше. Бесчисленные средние компании находились между собой в беспощадном состязании, которое понуждало предприятия к постоянному обновлению техники и производственного процесса. Так выработалась культура осмысления затрат, которая ещё усилилась в следующей фазе непрерывной ревальвации немецкой марки и которая сегодня в глобальном соревновании является огромным преимуществом. В Китае менеджмент зачастую слишком много думает о том, как бы подобраться к дотациям, тогда как в Германии на первом плане стоит продукт, а государственная помощь, как правило, лишь вишенка на торте. Так многие фирмы привыкли к своим дотациям и оградительным таможенным пошлинам, и в правительстве никто не усвоил урок из «Вишнёвого сада» о том, насколько тяжело расставаться с привилегиями.

Но вот что китайцы умеют делать лучше, чем немцы, – это обращаться с зарплатами, которые повышаются ещё до того, как страна действительно оказалась в первой лиге. Западная Германия после войны имела возможность держать зарплаты низкими, поскольку до возведения Стены постоянный приток мигрантов с Востока заботился о том, чтобы безработных всегда хватало. Тем самым страна следовала вычитанному у Смита и Рикардо учению, по которому низкие зарплаты – благо для экономического роста, укрепляющее конкурентоспособность на международном уровне. Но Китай – подобно США в XIX веке – вот уже несколько лет как отказался от использования новых необученных рабочих из нецивилизованных западных провинций ради дешевизны продукции. Повышение зарплаты на 25 %, как в 2012 году у Foxconn, не рассматривается как ослабление конкурентоспособности. Китай оценивает такое развитие скорее как позитивное – как принуждение промышленности к повышению конкурентоспособности путём инноваций и как средство стимуляции отечественного потребления, без которого экономика не может иметь среднесрочного роста. Страна пытается сбалансировать рост спроса между потреблением и инвестициями, что не только звучит разумно, но и неизбежно, если иметь в виду размеры Китая и число его жителей. Но переход к менее экспортозависимой и больше базирующейся на отечественном потреблении экономике, к слову сказать, будет не так прост.

Итак, этими средствами, которые противоречат всему учению Рикардо о свободной торговле и нищенской зарплате, Китай пытается перестроить свою экономику – прочь от сельского хозяйства к гораздо более продуктивной индустрии, чтобы поднять до приличного уровня материальный уровень жизни страны. И это естественно, ибо история плохо отнеслась к попыткам прийти к благосостоянию путём безоговорочной открытости рынков. Такое удалось лишь торговым городам – таким как Сингапур или Гонконг.

Зрелище, какое представляла собой в последние годы Еврозона, пожалуй, лишь укрепило китайцев в выбранной ими модели роста. В Европе господствует полная свобода торговли, или по крайней мере что-то очень к этой свободе близкое. Тот энтузиазм, с которым в Евросоюз устремились страны Латинской Европы, ослеплённые обещанием экономической респектабельности и низких процентов по кредитам, обернулся чистым безумием, продлившимся добрый десяток лет, чтобы затем превратиться в тотальный разлад и недоверие. Эти страны стали жертвой того, что мы назвали бы рикардистским трюком: купились на аргумент, согласно которому достаточно лишь открыть границы, как благосостояние вырастет само собой. Немцы – условно назовём так всю северную середину Европы от Вены до Хельсинки – заметили, как велики их преимущества из-за валютного союза, лишь тогда, когда для всех остальных было уже слишком поздно что-то менять. Что происходит с валютным союзом в зоне свободной торговли? Индустрия концентрируется там, где она имеет сравнительные преимущества. Это значит: там, где есть квалифицированные рабочие, умеренные зарплаты, хорошая инфраструктура, правовые гарантии и сеть поставщиков. Никому не пришло бы в голову открывать химическое или автомобильное производство в Греции, Португалии или Южной Италии, если его можно построить в Баден-Вюртемберге. Единственные козыри, которые есть в распоряжении менее развитых стран – а это оградительные таможенные пошлины, дотации, девальвация валюты, – в Еврозоне недоступны (и тем ценнее они оказались для китайцев). Так, в Германии производительность высока, поскольку там промышленное производство, а в Латинской Европе благосостояние возникает разве что в качестве иллюзии, на займах, на короткое время. Сравнительные преимущества устанавливаются раз и навсегда, латиноевропейцы могут конкурировать с немцами разве что путём радикальных инноваций или значительных трансфертных платежей. Но то и другое неправдоподобно.