Мистер Икс - [108]

– Что он мог находиться в двух местах одновременно, – ответил я. – Мог проходить сквозь двери, не отворяя их. Читать чужие мысли и предсказывать будущее. Взмывать над землей и висеть в воздухе.

Хэтч посмотрел на меня с удивлением и раздражением – по идее, я не должен был столько знать о Говарде Данстэне.

– И что очень вовремя его дочери переехали обратно на Вишневую, потому как однажды ночью дом сгорел и Говард погиб в огне.

– Как это случилось?

– А вот это самое интересное, – сказал Хэтч. Я едва слышал его сквозь гул, струившийся оттуда, куда мне меньше всего хотелось идти. – Отец рассказывал мне, что в ту ночь, когда случился пожар, его отец, Карпентер Хэтч, заперся в библиотеке с Сильвестером Милтоном, отцом Гринни, и коротышкой по имени Малыш Ля Шапель, который время от времени выполнял для них кое-какую работу. Он видел, как они выходили, а затем поздно ночью слышал, как вернулись. Как думаете, могли они поджечь дом?

– Стюарт, – устало проговорил я, – мне абсолютно все равно, кто его поджег.

– А потом нашли косточки. Не принадлежавшие ни человеку, ни какому-либо известному науке животному. Речь идет о тысяча девятьсот тридцать пятом годе, помните, – по сути своей это средневековье. Никто ничего не понял. В общем, дочери Говарда получили деньги по страховке, вот и сказка вся.

Я почти не почувствовал, как он положил мне руку на плечо.

– Что бы там ни плела моя женушка, Стюарт Хэтч не такой уж плохой малый. – Он потрепал меня по щеке. – И примите этот мой рассказ как подарок от чистого сердца.

– Весьма польщен, – пробормотал я.

– Вы отказались от моего предложения. Нет так нет. Пора возвращаться.

– Не верю я, что вы играли вместе с Гридвеллом, – сказал я.

Он рассмеялся. Зубы его были просто шедевром зубоврачевания, глаза лучились задушевным дружеским теплом.

– Стюарт, вы можете быть предельно очаровательным, но тюрьма по вам плачет. Если вы получите опекунство над своим сыном – это будет настоящей трагедией.

Он резко сунул руки в карманы брюк.

– Если хотите, чтобы вас подкинули обратно в город, – прогуляйтесь по шоссе, поищите телефон-автомат.

Я повернулся к нему спиной, перешагнул через пыльную обочину и побрел, как лунатик, по густой траве поля. Взревел двигатель, и картечью сыпанул гравий из-под взвизгнувших колес.

68

Темень и кошмар с гулом неслись навстречу мне из развалин дома и чащобы леса позади них. Мой двойник из сна как-то сказал: «На протяжении всей своей жизни тебя не оставляет ощущение потери чего-то исключительно важного. Если найдешь утерянное, сможешь ли ты после этого жить?» Тогда я ответил: да, и, несмотря на страх и отвращение, несмотря на желание не знать, и сейчас мой ответ был бы тем же.

Что-то легко коснулось моего рассудка и тут же угасло. Я едва не повернул обратно. Что бы ни мелькнуло у меня в голове, я не хотел знать этого.

Две оставшиеся каменные стены поддерживали то, что осталось от кровли. Два почерневших дымохода сиротливо тянулись к небу. Правая половина дома обрушилась. Старый вход на двор зиял над спутанным комом вьющихся растений. Я миновал пустой проем арки и посмотрел на грязный цементный пол, постепенно исчезающий под зеленым ковром, наступающим со стороны тыльной части здания.

Я решил обойти дом сзади. Мне казалось, я разглядываю фотографию разбомбленного города: почерневшие стены и – пустота. Я сделал шаг назад, и ноги мои встретили ровную каменную поверхность. Когда я нагнулся и раздвинул траву, увидел плиту серого мрамора с вырезанной на ней надписью: «Омар Данстэн, ум. 1887». Сердце мое подпрыгнуло. В трех футах лежал его компаньон: «Сильвэйн Данстэн, ум. 1900».

– А где же ты, Говард? – сказал я вслух. футах в шести от надгробья Сильвэйна я нашел плиту: «Говард Данстэн, дорогой наш папа 1882—1935».

– Это лучше, чем ты заслуживаешь, – проговорил я и обратил внимание, что в одном месте травы клонились к земле. У края леса, перед первым из деревьев, над серо-коричневой мульчей[45] лежала плоская гранитная плита. Мне удалось прочитать неровные и размытые, но все еще разборчивые слова: «Ангелам не место на этой земле».

И еще восемь надгробий, скрытые травой, лежали на земле. Некоторые имена совсем стерлись, и ни одно из сохранившихся не напоминало имена детей, которые им давали родители. «Рыбка», «Крикун», «Паутинка», «Щепка», «Звездочка» и «Бац-бац». «Собаки и кошки», – понял я, будто от ужасного прозрения отшатнувшись назад, и зацепился ногой за сплетение трав. Я крутнулся на месте, пытаясь удержать равновесие, и увидел, что зеленый ковер катится в тускло освещенную, разделенную на две половины комнату. Ступня моя освободилась из западни, и я пошел вперед по мягкому упругому травяному ковру.

Голубиные перья вращались в конусе солнечного луча. Знакомой болью мне стиснуло лоб, и я камнем полетел в пустую шахту.

69

«Это было когда-то очень давно, когда меня не было на свете, – подумал я. А затем: – О, я вновь сюда вернулся».

Мелькание перед глазами прекратилось, и все вокруг застыло. Увядший папоротник и чучело лиса под стеклянным колпаком по сторонам от медных часов на каминной полке. Табачный дым слоился в воздухе. У противоположной стены комнаты седой мужчина в темно-синем, когда-то элегантном смокинге стоял лицом к окну. В одной руке у него сигара, в другой – бокал, наполовину заполненный янтарной жидкостью. За окном темно. Я понял, что мне знакомо имя этого человека. Стрелки медных часов показывали одиннадцать сорок.