Миссия Тревельяна - [49]

– А сундук? – напомнил Пагуш.

– В этом случае сундук – моя добыча, которую ты утаил от Светлого Дома.

– А второй сундук? Учти, чахор, камни в них никто не пересчитывал!

– Вот это меня и останавливает, – со вздохом признался Альгейф, посматривая на столб с крюком. – Но все же я в большом сомнении… Может, ты, Тен-Урхи, что-то предложишь?

– Когда голос богов неясен, нужно спросить их еще раз, – сказал Тревельян. – Если история Пагуша правдива, пусть пошлют знамение.

– Согласен, пусть пошлют, – кивнул Альгейф и огляделся. – Ну, и где оно? Ничего не вижу и не слышу… Выходит, Пагуш, ты сидишь в божественной заднице по самые уши!

На лбу манканского нобиля выступил пот, щеки побледнели. Тревельян решил его не мучить и вытащил из сумы свою лютню.

– О знамении нужно просить, благородный Альгейф. Сделаем вот что: я сыграю мелодию и попрошу Таван-Геза явить свой божественный лик. Если так случится, ты заберешь сундуки, оправдаешь Пагуша и отпустишь его людей.

– Согласен, – повторил Альгейф и сделал знак своей страже. – Поднимайте столб, бездельники! Не думаю, что Таван-Гез захочет взглянуть на манканскую крысу. Его камнями не подкупишь!

– Что мы знаем о воле богов? – заметил Тревельян и, прикоснувшись к струнам, включил голопроектор. Огромный лик Таван-Геза, что появился в воздухе, был скопирован с тучегонителя Зевса, со статуи работы Фидия, но с небольшой корректировкой: бороду сменили бакенбарды, а лицо божества, величественное и прекрасное, было живым. Сейчас, подчиняясь мелодии, он усмехался, но мог принять другие выражения, от строгого до грозного. Мираж висел секунду и не более, но Пагуш в молитвенном экстазе повалился ниц, за ним рухнули воины Альгейфа, а сам военачальник застыл на табурете с разинутым ртом. Изображая потрясение, Тревельян тоже распростерся на земле, стараясь не повредить свою лютню.

Голограмма исчезла. Альгейф захлопнул рот, отхлебнул вина, прокашлялся и сказал:

– Воистину боги тебя возлюбили, рапсод, и снизошли к твоему заступничеству! Эй вы, бледные пацы, поднимитесь и унесите столб! Ты и ты! – Он ткнул пальцем в двух вестовых. – Отыщите Альрауна и передайте, чтобы не тратил на пленников цепи и веревки. Я отпущу тебя, Пагуш, тебя и твоих ушастых. Но не забудь про второй сундук!

Военачальник поднялся с табурета, взошел на колесницу и погнал лошадей по дороге. За Альгейфом, опасливо оглядываясь на Тревельяна и очерчивая у сердца священный круг, двинулись телохранители, вестовые и барабанщики. Они с Пагушем остались одни.

Слегка порозовевший манканец отер пот с висков.

– Не знаю, как ты это сделал, рапсод, но я в твоих вечных должниках. Ты спас мои ребра, кишки и печень. Может быть, несколько рубинов…

– Передай их обители нашего Братства в Ильве. А я… я буду доволен, если ты ответишь на один вопрос.

Пагуш ухмыльнулся:

– Только не спрашивай, правда ли то, что я рассказал. Пусть это останется между мной и богами.

– Нет, я спрошу о другом. Был слух, что ты собрался куда-то переселяться… В самом деле так?

– Так. Я уже почти переселился. Четыре декады назад собрал в Ильве рыбачьи посудины, взял своих воинов и переплыл в Гзор через залив. – По лицу Пагуша все еще бродила усмешка. – Переплыл, снес Боннару голову и занял Пазек, его город. Теперь я не только манканский нобиль, но еще и гзорский. Видишь ли, из Пазека вдвое ближе до рубиновых копей, чем из Ильва. Там я и обоснуюсь.

– А ты не слышал, есть ли какие-то земли в океане, за Пятипалым морем и Архипелагом?

Пагуш дернул себя за ухо.

– Если есть, они мне не нужны. Зачем? Манкана была небогатым краем, а теперь, когда найдены камни, я заживу не хуже, чем любой из Восьмисот. Даже лучше! Если боги послали горшок с медом, не проси у них ложку, можно обойтись и пальцами.

– Больше у меня нет вопросов, – сказал Тревельян, повернулся и зашагал к обозу, где солдаты уже разбивали лагерь.

Вечером он пел в шатре Альгейфа, не слишком напрягая свой поэтический дар при описании битвы. Половина спетого была бессовестно похищена из «Илиады», а другая – из «Песни о Роланде», но чахор и его офицеры пришли в полный восторг, напились до полного изумления и напоили Тревельяна. Он, однако, имел перед ними преимущество в виде медицинского импланта и, когда собутыльники угомонились и захрапели, вышел из палатки и, чуть пошатываясь, но твердо выдерживая курс, направился к костру, где его поджидали Тинитаур с рыжим Тикой. Над ним закружила смутная тень, посылавшая ментальный импульс приязни и нежности, потом Грей опустился к Тревельяну на плечо, обхватил пушистым хвостом за шею и пискнул в знак привета.

Фокусник, помешивавший аппетитное варево, встретил их радостным возгласом. Он, похоже, уже позабыл о размолвке из-за сундука с рубинами или понял, что, уведи они этот сундук, сейчас за ними гнались бы все боевые колесницы Альгейфа. Заметив, что Тревельяна покачивает, как судно при легком волнении, Тинитаур сыпанул в котелок горсть ароматных трав и снял его с огня.

– О, эти славные воины! Пьют крепко, пьют много, но плохо закусывают… Поешь горячего, мой благородный господин. От горячего винные пары выходят через уши, и, хотя твои не так велики, как мои, эта похлебка дарует тебе облегчение. И сладкий, сладкий сон…