Миссия России. Первая мировая война - [19]

— Странные немцы, вашбродь. То ли австрияки, то ли угры, а може, и волохи какие. На австрияков-то непохоже, хоть и хворма ихняя. Да вы сами послухайте, лопочат-то оне межи собою негромко, но как татары, — говорил спешившийся усатый конвоир-гусар, обращаясь к какому-то поручику, сидевшему в седле. Тот развернулся в полуоборот, и Космин узнал Шабельского. Подъехав вплотную, Пазухин и Космин приветствовали офицера, приложив руки к козырькам фуражек и здороваясь. Тот, узнав, вежливо и с улыбкой отвечал им.

— А за кого себя выдают? — обратился он вновь с вопросом к конвоиру.

— Бают, что волохи, — отвечал усатый гусар, охранявший австрийцев.

— Да и оружие у их все австрийское, сами поглядите, вашбродь, — сказал другой гусар, указывая на разряженные австрийские винтовки с примкнутыми штыками и составленные в пирамиду.

Космин при первом же взгляде на странных военнопленных понял, точнее, внутреннее чутье безошибочно подсказало, кто они. Смуглые, сухие лица с южным загаром. Небольшие, аккуратно подстриженные бороды, усы. Ветерок донес с их стороны другой, непривычный запах… запах неевропейского, восточного человека. А главное — глаза. Такие глаза бывают только у попавших в капкан, пойманных и связанных волков. Про себя, узнавая, Кирилл подумал: «Турки! Но откуда они здесь — в Галиции, в австрийской военной форме?».

— Ты знаешь, Алексей, я понял, кто эти пленные…

— Кто?

— Веришь ли, — турки!

— Бог ты мой! Они-то что тут забыли?

— Турки!? Точно турки, — неожиданно вставил еще один офицер-кавалерист, подъехавший к группе собравшихся гусар.

Космин, обернувшись к нему, узнал поручика Новикова, козырнул ему.

— Похоже, что турки. Защищают, видите ли, интересы своей империи, здесь — в Восточной Европе! — с иронией подытожил Шабельский.

— Однако, с очередной победой, господа. Давно мы так не били австрийцев, — весело сказал Новиков, покручивая пальцами кончики усов.

— А вы знаете, господа, успех наших войск по всему фронту небывалый. Мы ведь наступаем бок о бок с 8-м армейским корпусом. Корпус верст сто севернее нас. Прославленное соединение. По всему фронту о нем идет слава. Еще три недели назад корпус овладел хорошо укрепленным Луцком. Дело было в ночь с 7-го на 8 июня. В составе 8-го армейского 4-я стрелковая «Железная» дивизия, коей командует некто генерал Деникин. Так вот, 4-я стрелковая взломала три линии австрийских укреплений и в излучине реки Стырь под Луцком полностью разгромила 4-ю австрийскую армию. Авангарды дивизии взяли город, форсировали Стырь и овладели плацдармами на ее западном берегу. Венгры, чехи и словаки массами сдавались в плен нашим войскам. Показания пленных рисуют безнадежную картину австрийского отступления. Толпы безоружных австрийцев различных частей бежали в панике через Луцк, бросая все на своем пути. Многие пленные показывали, что им приказано было для облегчения наступления бросать все, кроме оружия, но фактически они нередко бросали именно оружие раньше всего другого… И ко всему этому добавьте обычную при отходе картину недоедания и утомления войск. «Железная» дивизия продвинулась тогда за сутки на 14 верст. При этом ее части захватили до 4 с половиной тысячи пленных, более тридцати пулеметов и полтора десятка орудий с боеприпасами, потеряв при этом 153 стрелка убитыми и 1205 ранеными, — рассказывал Шабельский.

— Да, немалая победа!

— Вы, знаете, господа, как в войсках называют развернувшееся наступление?

— Как же?

— Прорыв! Брусиловский прорыв. По фамилии командующего фронтом генерала Брусилова.

* * *

На улицах древнего Истанбула было оживленно, неспокойно, раздавались гортанные крики, изредка слышались ружейные и пистолетные выстрелы. Стояло солнечное и жаркое июльское утро. Но в квартале, прилегавшем с севера к мечети Ак-Софья (древнему храму Святой Софии), в одном из высоких помпезных зданий, построенных на европейский манер, было тихо и прохладно. В больших, просторных коридорах, залах и апартаментах господствовала полутьма. Неслышно суетились, напуганные переполохом на улице, портье и мужская прислуга, убиравшая и освежавшая дорогие восточные ковры, мебель и паркетные полы влажными щетками.

В одном из респектабельных кабинетов этого здания, расположенном на втором этаже, тяжелые портьеры на окнах были наполовину задернуты. Между ними были оставлены просветы, завешенные белым шелком. У большого письменного стола стоял солидный по виду мужчина лет сорока, с сединой на висках, в турецкой феске и в европейском костюме. Он нервно затянулся сигарой, стряхнул пепел на бронзовый поднос в виде листа лилии, на котором стояли высокий бокал с холодной водой и чашка черного кофе. Это был известный политик и один из лидеров младотурецкого правительства Османской империи, военный министр Энвер-паша. Судя по лихорадочному блеску глаз и нервному напряжению, отпечатавшемуся на его лице, министр явно кого-то нетерпеливо ожидал. Поглаживая перстами кончики черных усов, он с тревогой поглядывал на двери в кабинет. На улице раздалось три выстрела. Энвер резко и быстро выдвинул тяжелый ящик письменного стола, достал подаренный ему тяжелый пистолет системы «маузер» и взвел курок. Держа оружие вверх стволом, осторожно подошел к окну. Отодвинул портьеру и посмотрел на улицу с высоты третьего этажа. Редкие прохожие, напуганные выстрелами, перебегали от здания к зданию, оглядываясь, прижимаясь к стенам домов. Паша некоторое время всматривался вниз, пытаясь отыскать кого-то среди них. В этой позе у окна его неожиданно и застал секретарь, осторожно и почти бесшумно вошедший в кабинет своего шефа. Услышав шорох, тот от неожиданности вздрогнул, оглянулся и нажал на спусковой крючок «маузера». Грохнул выстрел, и пуля ударила в потолок, осыпав штукатуркой секретаря.