Миссия России. Хватит ли сил у Путина? - [23]

— Что именно Ельцин ставил ему в вину?

— То, что Козырев не сумел разменять хорошие, дружеские отношения, которые, как полагал Ельцин, сложились у него с Клинтоном и другими западными лидерами, на то, чтобы они отказались от идеи расширения НАТО, или, по крайней мере, ограничили это расширение. Если мне не изменяет память, перелом в отношениях Ельцина к Козыреву произошёл на расширенной коллегии МИД 14 марта 1995 года с участием президента. И тогда Ельцин фактически дезавуировал линию Козырева, который, по сути, согласился с расширением НАТО. Сам Ельцин мало что мог этому противопоставить. Но одно дело не иметь возможности что-либо противопоставить, и совсем другое дело — фактически дать согласие на это расширение, что и сделал Козырев в Вашингтоне. После этой коллегии, помнится, все сказали: Козырев как министр закончился. Ельцин даже не смотрел в его сторону. Он был крайне им недоволен. И обратите внимание, кого он назначил вместо Козырева — Евгения Примакова. Представителя жесткой линии, человека, известного тем, что он будет защищать национальные интересы России пусть даже с теми ограниченными ресурсами, которые были у страны.

— Можно ли в связи с этим говорить, что было два разных этапа во внешней политике Ельцина: Ельцин с Козыревым и Ельцин с Примаковым?

— Приход в МИД Примакова, безусловно, знаменовал собой новый этап. Прежде всего, это стало началом конца добровольной зависимости от Запада. У Козырева было две идеи. Во-первых, он любил ссылаться на опыт Германии и Японии: мол, надо быть не против Соединённых Штатов, а вместе с ними. И, во-вторых, Козырев говорил, что «не надо мочиться против ветра». Из всего этого следовало, что мы должны придерживаться проамериканской линии во всем. Однако если мочиться против ветра и не надо, то идти против ветра необходимо, если он дует не в твою сторону. Козырев забывал об одной очень важной вещи: в отличие от Германии и Японии, Советский Союз не проиграл «горячую» войну и не подписывал капитуляцию. Да, наша страна изменила свою политическую систему и отказалась от «холодной войны». Но капитуляции не было. Граждане России, в том числе, широкие слои национальной элиты, были готовы к новым отношениям с США, к отказу от чрезмерной гонки вооружений, избыточных военных расходов и военно-политического противостояния. Но они не были готовы к капитуляции. К тому же к 1995-96 годам стало ясно, что эта капитулянтская политика не выдерживает никакой критики. Помню, как сам Козырев жаловался на то, что мы отказались от продажи оружия Ливии и другим «странам-изгоям», а нас, мол, не пускают на оружейные рынки Запада. Уже в 1992 году он признавал: «Они хотели, чтобы мы ушли с наших старых рынков, и мы ушли в духе партнерства и союзничества, а они нас на свои рынки не пускают». Было очевидно, что результатом «козыревской капитуляции» стали не отказ от пережитков холодной войны и равноправное вхождение России в западное сообщество, а, наоборот, усиление структур холодной войны в лице НАТО, включение в альянс новых государств и его продвижение к границам России. Я считаю, что именно расширение НАТО на Восток подтолкнуло Москву к свертыванию капитулянтского периода во внешней политике. Собственно, назначение Примакова в МИД и стало реакцией на эту фактическую капитуляцию. Он стал выстраивать внешнюю политику России в условиях нехватки финансовых ресурсов, зависимости от МВФ, преддефолтного состояния России и, одновременно, безусловной необходимости для нас входить в мировую экономику, потому что без этого говорить об экономическом развитии было бы сложно. При этом ему приходилось работать в условиях, когда президент Ельцин, спеша договориться с Западом, требовал от него большей уступчивости там, где её можно было и не проявлять. Впрочем, Примаков — прежде всего, в силу того, что Ельцин его уважал и считался с ним, — пользовался определенной степенью свободы. И ему удалось заложить основы для возвращения России к самостоятельной роли в мировых делах. И когда у нас появились экономические и финансовые ресурсы для того, Владимир Путин воплотил эту стратегию в жизнь.

— Как получилось, что на смену политическим тяжеловесам типа Андрея Громыко, в МИД пришли люди типа Эдуарда Шеварднадзе и Андрея Козырева, не обладавшие ни опытом, ни знаниями для занятия таких постов? Да и Горбачев с Ельциным, если разобраться, оказались абсолютно не готовыми к тем обязанностям, которые на них свалились…

— На мой взгляд, это стало следствием деградации советской элиты. Вторая половина 1970-х — начало 1980-х годов стали эпохой геронтократии: людей назначали на новые посты в 70–75 лет, и это, конечно, лишало систему динамичности. Откровенно пожилые руководители работали лишь на поддержание той системы, которая вывела их наверх, но не на её развитие. Они были неспособны реагировать на растущие вызовы. И когда началось омоложение системы, то оно стало происходить не системно, а конвульсивно. Так что в основе кадрового кризиса, как мне кажется, лежала неспособность старой в буквальном смысле слова государственной и партийной элиты воспроизвести себя в лице более молодого поколения.