Миссис Макгинти с жизнью рассталась - [37]

– Господи, – огорчилась миссис Оливер. – Но при этом она удивительно мила.

– Миссис Саммерхейз? Очаровательная женщина. Совершенно очаровательная. Но от этого только хуже.

– А вот и она, – сказала миссис Оливер.

К ним подходила Морин Саммерхейз. На ее веснушчатом лице застыло счастливо-отрешенное выражение. Она нежно улыбнулась им обоим.

– Кажется, я слегка перебрала, – объявила она. – Джин – просто прелесть. И так много! Обожаю вечеринки. В Бродхинни мы ими не очень избалованы. Это все в вашу честь – такие знаменитости! Как бы мне хотелось писать книги! Да вот беда – я ничего не умею делать как следует!

– Вы хорошая жена и мать, мадам, – напыщенно произнес Эркюль Пуаро.

Глаза Морин широко распахнулись. Привлекательные карие глаза на веснушчатом личике. Интересно, подумала миссис Оливер, сколько ей лет? Пожалуй, не больше тридцати.

– Правда? – удивилась Морин. – Ну, не знаю. Я, конечно, всех их страшно люблю, но разве этого достаточно?

Пуаро кашлянул.

– Не сочтите меня бесцеремонным, мадам, но если жена по-настоящему любит своего мужа, она должна заботиться о том, как он питается. Питание – вещь серьезная.

Морин, похоже, эти слова немного задели.

– А что? – вспыхнула она. – Голодный мой муж не ходит. Только и делаю, что его кормлю.

– Я имел в виду качество пищи.

– Вы хотите сказать, что я плохо готовлю, – догадалась Морин. – Но я всегда считала: что именно человек ест – это неважно.

Пуаро издал стон.

– Или что на нем надето, – рассеянно продолжала Морин. – Или чем он занимается. Я думаю, все это наносное и в жизни мало что значит.

Минуту-другую она молчала, глаза от выпитого подернулись какой-то дымкой, будто она смотрела в дальние дали.

– На днях одна женщина написала в газету письмо, – вдруг сообщила она. – Дурацкое письмо. Спрашивает, как лучше поступить: отдать ребенка на усыновление чужим людям, которые смогут предоставить ему все возможности – все возможности, так и написано, она имела в виду хорошее образование, приличную одежду, достойное окружение, – либо оставить его при себе, хотя никаких возможностей у нее нет. По-моему, дурацкое письмо – глупее не придумаешь. Главное, чтобы ты мог ребенка прокормить, – все остальное неважно.

Она уставилась в пустой бокал, будто пыталась разглядеть на его дне будущее.

– Я-то знаю, – сказала она. – Ведь меня саму удочерили. Мать меня отдала, и там мне, как пишет эта женщина, предоставили все возможности. Но всегда больно сознавать – даже сейчас, – что от тебя отказалась собственная мать, взяла и отдала тебя своими руками.

– Но, может, она пошла на эту жертву ради вашего же блага, – предположил Пуаро.

Проясненным взором она посмотрела на него.

– Нет, не согласна я с этим. Перед собой эти родители так и оправдываются. На деле все проще – оказывается, они просто могут без тебя обойтись… А сознавать это больно. Я бы от моих детей не отказалась – ни за какие возможности на свете!

– Я считаю, вы совершенно правы, – поддержала ее миссис Оливер.

– С этим я тоже согласен, – сказал Пуаро.

– Вот и договорились, – обрадовалась Морин. – О чем мы тогда спорим?

Как раз в этот момент на террасу вышел Робин и подхватил:

– Да, о чем мы тогда спорим?

– О приемных детях, – доложила Морин. – Мне не нравится быть приемным ребенком, а вам?

– Все же это лучше, чем быть сиротой, разве нет, дорогая? Пожалуй, нам пора идти, правда, Ариадна?

Гости собрались расходиться разом. Доктор Рендел куда-то умчался немного раньше других. Все вместе спустились с холма, весело и громогласно болтая, слегка взвинченные, как оно и бывает, когда вольешь в себя несколько коктейлей.

У ворот Лэбернемс Робин стал настойчиво приглашать всех зайти.

– Расскажем мадре, как прошла вечеринка. Ей, бедняжке, так обидно, что не смогла пойти с нами – опять нога замучила. Но все равно ей жутко хочется знать, что творится вокруг.

Веселая гурьба хлынула в дом, и миссис Апуорд и вправду очень обрадовалась.

– А кто еще там был? – спросила она. – Уэтерби?

– Нет, миссис Уэтерби нездоровится, а эта унылая девица Хендерсон без нее идти отказалась.

– Какая трогательная привязанность, – заметила Шила Рендел.

– Я бы скорее назвал это патологией, – вставил Робин.

– Это все ее мать, – подала голос Морин. – Некоторые матери своих чад прямо съесть готовы.

Она вдруг вспыхнула, наткнувшись на вопросительный взгляд миссис Апуорд.

– Я тебя не пожираю, Робин? – спросила она.

– Мадре! Конечно же, нет!

Чтобы скрыть смущение, Морин быстренько переменила тему – стала рассказывать, как они воспитывают своих ирландских волкодавов. Какое-то время говорили о собаках.

Потом миссис Апуорд решительно сказала:

– От наследственности никуда не денешься – человек ты или собака.

Шила Рендел пробормотала:

– А как же среда?

Миссис Апуорд была категорична:

– Среда, моя дорогая, здесь ни при чем. Она позволяет тебе сменить облицовку – но не более. То, что в человеке заложено, все равно остается при нем, и никуда от этого не деться.

Эркюль Пуаро с любопытством остановил взгляд на Шиле Рендел – лицо ее вдруг пошло красными пятнами. С излишней, как ему показалось, пылкостью она возразила:

– Но ведь это жестоко… и несправедливо.