Миссионерский кризис православия - [23]

Манера говорить проповеди от себя была введена у нас Никоном и вызывала неудовольствие ревнителей старины. «Заводите вы, ханжи, ересь новую, людей в церкви учите, а людей преж сего в церкви не учивали. Беса-де вы имеете в себе, и все ханжи», — говорил Никольский поп Прокопий попу Ивану.

Ясно, что столь суровое осуждение личной проповеди вызвано печальной практикой — проповедники-самоучки несли в народ любительское «богословие» весьма сомнительного качества.

Вот замечательный пример такого самочинного богословствования. Московская антилатинская рукопись конца XVII века дает аргумент против латинской школы и изучения латинского языка: «Латинницы растленно глаголют митрополит, арцибискуп вместо митрополит, архиепископ. Самого Сына Божия спасительное имя Иисус глаголют Иезус... всех же стыдншее — святаго многострадальнаго Иова имя зовут срамно Иоб».

В России довольно традиционно труд богослова воспринимается как нечто ненужное и опасное. Уже многие века в российской церковной среде принято хвалиться собственной необразованностью: «Платона не читах, борзостей еллинских не текох...» Зачем думать? Надо «стоять и хранить». Основатели первой русской семинарии, греческие монахи братья Лихуды, не избежали самых страшных обвинений — мол, подосланы они «от лютеров или кальвинов или от римлян». И патриарх Адриан в конце концов гневно сказал грекам: «Учители ваши (т. е. Лихуды), не могущие нам вящшия пользы сотворити от сотворенного, тщатся иный язык, иную науку простерти и учити нас латино-итальянскому языку». А иерусалимский патриарх Досифей в 1693 году жаловался самому московскому патриарху Адриану на братьев Лихудов — вместо того, «чтобы учити грамматику и иныя учения, забавляются около физики и философии». В этой жалобе видно различие новых и традиционных представлений о назначении школы — быть ли ей начальным училищем грамотности или школой мысли. Лихуды менее 10 лет продержались в своей академии и в конце концов были сосланы...

Недоверие к науке, боязнь ее, серьезной школы, латинского языка долго держались в русском обществе. Из татищевского «Разговора двух приятелей о пользе науки и училищ» мы узнаем, что и в XVIII веке по кельям сплетничали: «Я от многих духовных и богобоязненных людей слыхал, что науки человеку вредительны и пагубны суть; они сказывают, что многие, от науки заблудя, Бога отстали, многие ереси произнесли и своих злым сладкоречием и толками множество людей погибли; к тому же показывают они от письма святого, что премудрость и философия за зло почитаема, а особливо представляют слова Христовы, что скрыл Бог таинство веры от премудрых и разумных и открыл то младенцам, т. е. неученым... Я слышу от людей искусных, что учение чужих языков, особливо латинского, поставляют в грех, ссылаяся на письмо святое (Пс. 105,35), и что у нас при патриархах Иосафе, Никоне и других многократно латинские книги жжены и люди, имающие оныя, наказываны... Если посмотрим на древние времена, то видим, что у нас языков и наук не знали, да как в Сенате, так и в воинстве и везде, и в употреблении людей мужественных, благорассудных и прилежных гораздо более было, нежели ныне» (Вопросы, 44,66,68).

Иеромонах Симон Кохановский в проповеди, произнесенной в день Благовещения в 1720 году, о суевериях, и в частности о 12 пятницах, дает такую картину нравственно-религиозного состояния верующих: «Бабьими баснями и мужицкими забобонами (суевериями) весь мир наполнился: уже бо ныне неточию священницы и прочие книжные люди, но и неграмотные мужики и бездельные деревенские бабы всю тую диавольскую богословию наизусть умеют — которая пятница святейшая и которая сильнейшая, которая избавляет от огня, которая от воды, которая от вечной муки; что ясти и чего не ясти; что пити и чего не пити и прочая сим подобная и бездельная идолослужения. А молитву Господню «Отче наш» разве сотый или тысящный мужик умеет! На сколько просфорах обедню служити — все о том ссорятся, а что есть причастие тела и крови Христовой, того и не поминай... Сказки бездельные, скверные бабьи песни и продолженные срамотныя песни и малые дети наизусть умеют, а десять заповедей Божиих и старые мужики того не знают».

Посошков в письме к Стефану Яворскому говорит: «Я мню, что на Москве разве сотый человек знает, что то есть православная христианская вера, или кто Бог, или что есть воля Его, или как ему молитися и как молитву приносить, и как волю Его творить? Или как Пресвятую Богородицу почитать и как ангелов и угодников Божиих чтить?.. А если в поселянах посмотришь, то истинно не чаю из десяти тысяч обрести человека, еже бы хотя малое что о сицевых вещах что знал».

После Московской академии (кстати, мы не знаем, сколько именно ее выпускников приняли священный сан) следующей открывшейся церковной школой стала ростовская (1702 г.). Судя по письму св. Димитрия Ростовского к своим семинаристам, детей и там не посещало вдохновение к учебе («Дети, блядины дети. Слышу о вас худо, место учениа учитеся развращениа, неции от вас и въслед блуднаго сына пошли с свинями конверсовати. Печалюся зело и гневаюся на вас»). В Тамбовскую семинарию, основанную в 1790 году (при губернаторе Гаврииле Державине), учителей наняли со стороны, поскольку «все тамбовское духовенство, и черное и белое, было некнижное». Неудивительно, что далеко не во всех семинариях XVIII века были богословские курсы. В Пермской семинарии, открытой в 1800 году, до 1810 года богословие просто не преподавалось.