Мисс Равенел уходит к северянам - [31]
Новый взрыв хохота; дерзкие темные глаза подполковника искрились от веселости. Колберн глядел на него и слушал в большом изумлении. Вот перед ним человек, переживший недавно ужас и таинство боя; он был ранен, захвачен в плен, героически бился, проливал свою кровь во имя высоких целей; он был свидетелем неудач и позора, постигших армию. И ни слова об этом всем, даже думать не думает; только хохочет да вспоминает пикник. Что это значит — равнодушие на грани измены? Ветреность или — кто его знает — настоящая скромность? Если бы он, Колберн, сражался при Булл-Ране, то, наверно, и слова не мог бы сказать ни о чем другом.
— Как ваши дела? — спросил его Картер. — Вы похудели и что-то бледны.
— Да нет, я в порядке, — возразил ему Колберн, обходя свои личные обстоятельства, как малосущественные. — Скажите лучше, как вы? Как ваше ранение?
— Ранение? Ах, эта царапина! Давно зажила. Меня оглушило, когда я упал с коня. Иначе им бы не взять меня в плен. А рана не в счет.
— Но вы настрадались у них? — сказал Колберн, полные сочувствия.
— Настрадался! Мои дорогой, если я от чего настрадался в плену, так от выпивок и пирушек. Давно уже так не гулял, как на этот раз в Ричмонде. Встретил там уйму старинных друзей, и они меня развлекали. Сейчас они по другую сторону баррикад, но как были лихие ребята, так и остались. Разве могут они обидеть меня, товарища по Вест-Пойнту?
При одном лишь подобном нелепом предположении Картер весело захохотал.
— Признаться, совсем не подумал, — сказал сконфуженный Колберн. — Я рисовал себе это иначе. Деревенский баран больше знает о нравах лесных рысей, чем я о военных людях.
— Да что говорить! Когда я уезжал, они устроили пир в мою честь; напоили меня, назюзюкались сами. Скинулись между собой и дали мне на дорогу денег; просто силой заставили взять.
Заметим, что случай с Картером произошел еще в самом начале войны, задолго до той поры, когда Либби-Призон и Андерсонвилл[39] были преступно превращены в лагеря голодовок и смерти.
— Они хотели, должно быть, склонить вас на свою сторону, — заметил Колберн.
Лицо его выражало в этот момент подозрение и даже тревогу; патриоту в те дни было свойственно сомневаться в своих согражданах.
— Вполне вероятно, — отозвался Картер с полным спокойствием, словно в такой возможности не было ничего исключительного. — А почему бы и нет? Они нуждаются в людях. Военный министр в Ричмонде, не скрою от вас, предложил мне немедленно полк и обещал быстро продвинуть по службе. Сделал это, конечно, намеком, любезно и тонко, чтобы не задеть мою честь. Для меня в этом не было, впрочем, большой неожиданности, и он, верно, счел, что только дурак откажется. Ведь я по рождению вирджинец, вы знаете, и я принимал кое-какое участие в их южных интригах; это было давно, разумеется, и никакой решительно связи с мятежом не имело. В общем, я отклонил его предложение. Признайте, что я недурной патриот!
— Примите мое признание, сэр! — с жаром ответил Колберн, и Картер в ответ усмехнулся. — Вы достойны награды.
— Что верно, то верно, — откликнулся Картер своим беззаботно-шутливым тоном. — И я уже награжден. Вчера вечером получил письмо от вашего губернатора: предлагает мне полк. Я как раз пообедал с друзьями и думал еще поразвлечься. Но дело сперва, потеха — потом. Полез под холодный душ, потом — на вокзал и в полночь был в Новом Бостоне. К десяти часам иду на прием к губернатору.
— От души поздравляю! — опять восхитился Колберн. — Я рад, что наш губернатор вас оценил. — Потом, немного помявшись, добавил: — А вы не забыли, что звали меня к себе в полк?
— Помню, конечно. Так что же? Готовы идти?
— Готов, — пылко ответил Колберн. — К вашим услугам. Только боюсь, не наберу себе роту. И сумею ли я ею командовать.
— Сумеете, — заявил Картер, отметая любые сомнения. — Я вам ручаюсь. Пока что пойдемте и выпьем за наш полк. Впрочем, совсем позабыл: вы не пьете. Тогда покурим и потолкуем. Ручаюсь, все будет отлично. Вы джентльмен, а джентльмену ничего не стоит за три месяца прекрасно научиться командовать ротой. А что до того, как набрать эту роту, полагайтесь во всем на меня. Если не будет комплекта, подкинем других людей. Когда офицеры отсеиваются, все равно их солдат разбирают по ротам.
— Я не хотел бы пользоваться плодами чужих трудов, — сказал щепетильный Колберн.
— А, ерунда! Для пользы службы, на благо родине! Если кабатчик, какой-то мужлан, приводит шесть или восемь десятков парней, которых сам же споил и завербовал к себе в роту, мы должны, изволите видеть, признать его джентльменом. А я не согласен. И в полк я его не пущу. Не беспокойтесь и предоставьте все мне. Пишите сразу начальству, выправляйте свидетельство, открывайте вербовочный пункт и начинайте действовать. Вакансия в Десятом Баратарийском — за вами.
— Кто у вас еще офицеры в полку? — осведомился Колберн.
— Пока назначений нет. Полк — это я, и все почести следуют мне. Но подполковника и майора я подыщу себе сам, из настоящих боевых офицеров. У нас будет самый лихой полк изо всех, каких видела Новая Англия.
