Мисс Равенел уходит к северянам - [147]

— Помогите ему, — прошептал капеллан, в нетерпении и чуть не плача.

— Тут ничем не поможешь, — ответил хирург, пожимая плечами.

— Как вы чувствуете себя, генерал? — спросил капеллан, склонившись к своему умиравшему командиру.

— Ухожу, — прошептал генерал.

— Но куда? — взмолился священник, падая на колени. — Генерал, вспомним вместе о муках Христовых.

Картер строго и сосредоточенно посмотрел на священника. На мгновение он словно обрел прежний свой звучный голос.

— Оставьте об этом, — сказал он. — Как идет штурм?

Полагал ли он недостойным взывать сейчас, в крайности, к богу, без чего легко обходился, когда был жив и здоров? Или считал своим воинским долгом посвятить последние минуты отечеству? Кто скажет теперь, что имел он в виду. Сколь это ни странно, капеллан подчинился приказу. В роковую минуту, когда никакие земные законы не должны его связывать, он спасовал перед старшим по званию. Привыкнув за три года безмолвно слушать команду этого рожденного повелевать человека, он отступил, закрыв руками лицо, и, как видно, читал молитву.

— Генерал, наши взяли холм, — доложил один из штабных офицеров.

Картер чуть усмехнулся, как видно, хотел поднять голову, но не сумел, вновь склонил ее, тяжело перевел дыхание — и умер.

— Il a maintenu jusqu’au bout son personnage, — промолвил хирург, отпуская его руку. — Sa mort est tout ce qu’il y a de plus logique.[157] Он искренне так считал, и это легко понять. Он знал Картера только с дурной стороны и судил о нем так, как судили и все остальные, знакомые с ним лишь поверхностно, — все, кто не ведал о глубинах этой страстной натуры. Кто знает, быть может, в другой обстановке из Картера мог бы выйти второй Джеймс Брэнар или Винсент де Поль. Но для того Джона Картера, каким воспитали его обстоятельства, было вполне последовательным отказаться в свой смертный час от общения с богом.

Тело павшего генерала несли на носилках до позднего вечера, когда победоносная армия наконец стала на отдых. Прах предали земле на семейном кладбище местных плантаторов. В торжественной церемонии принял участие весь его прежний полк. Был тут и Колберн, мучительно переживавший горе, постигшее Лили. Вся армия горевала о боевом генерале, погибшем в расцвете сил и талантов. В письме к Равенелу Колберн сообщил обстоятельства гибели Картера и закончил хвалой ему как человеку и как офицеру, предав забвению и пьянство Картера, и другие его пороки. Молодые люди склонны вообще великодушно вспоминать об ушедших, а тем более когда молодой солдат отдает последний долг командиру, сраженному пулей врага.

ГЛАВА XXXIII Лили целиком посвящает себя юному поколению

Лили сказала, что хочет, хотя бы на время, поселиться на прежнем месте, в Новобостонской гостинице. Может быть, в этом сказалось стремление вернуться к тем дням, когда она была счастлива; во всяком случае, она на этом настаивала, и Равенел уступил, хотя и боялся, что воспоминания о прошлом могут усилить ее меланхолию. Не прошло и трех дней, и он, потрясенный, прочел в газете отчет о сражении при Кейн-Ривер и сообщение о смерти в бою «всеми оплакиваемого генерала Картера». Он не решился открыть это Лили и спрятал газету подальше, чтобы она не нашла ее. Это легко было сделать: Лили все время либо возилась с сынишкой, либо что-нибудь шила, ни с кем не общалась, выходила гулять только вдвоем с отцом. Но несколько дней спустя, вернувшись к обеду после занятий в университетской читальне, доктор застал ее плачущей; на коленях у Лили лежало письмо. Она протянула его отцу, тихонько промолвив: «Ах, папа!»

Равенел проглядел письмо. Оно было от Колберна и сообщало о смерти Картера.

— Я знал, дорогая, — сказал Равенел, — но боялся сообщить тебе. Надеюсь, ты с этим справишься. В жизни приходится многое претерпеть. Однако все испытания — для нашего блага.

— Не знаю, — устало сказала она. Она сейчас думала не об утешениях отца, а о его словах, что она «с этим справится»; то был для нее действительно тяжкий удар, внезапная смерть мужа, хотя за последнее время она считала себя разлученной с ним навсегда. Помолчав, она снова заплакала.

— Мне так грустно. Мы были в ссоре. Если бы я написала, что не сержусь на него!

Она продолжала плакать печально и тихо, но это не были слезы нестерпимого горя, и, поняв ее чувства, Равенел стал надеяться, что скорбь ее преходяща, что Лили воспрянет духом. Она между тем положила письмо к себе в секретер и, оставаясь одна, много раз перечитывала, иногда прерывая вдруг чтение, чтобы взять на колени сынишку и молвить ему сквозь слезы: «Бедняжечка, твоего папу убили».

Только однажды она вдруг сказала с гневом:

— Не понимаю, почему я должна быть несчастной из-за того, что другой человек согрешил.

— Так уж устроена жизнь, — возразил Равенел. — Чужие грехи приносят к нашим дверям, как приносят чужих младенцев. Видно, богу угодно, чтобы мы помогли своим ближним тащить их тяжелую ношу, даже когда она вся из грехов. Быть может, в этом намек, чтобы мы не грешили сами. Я ведь тоже тащу свою долю чужих грехов. Я лишился дома и заработка потому, что кучка людей возжелала разрушить родную страну и учредить на останках олигархию рабовладельцев.