Мисс Подземка - [11]

– Полегче…

– Ну, беспокоит, конечно, однако не так, как лицемерие ребят, которые распинаются о так называемой нравственности, а потом идут в “Киприани”[53] и…

– “Нобу”.

– Вот да, и “Нобу” в компашке хорошеньких женщин, да за корпоративный счет. Иисус в “Нобу” не пошел бы!

– Не знаю. Он был рыбак, ему, наверно, нравилась рыба.

– Иисус на самом деле, думаю, заказывал на дом – чтоб папарацци не лезли.

– Думаешь, взяли бы плату за пронос своей бутылки – если превращать воду в вино?

– Конечно, это ж ебаный “Нобу”. На чаевые щедрый небось, Иисус-то…

– На чаевые щедрый.

Эмер порадовалась, что Иззи струит все это барахло в прямом эфире. Эмер все понимала – и знала, что Иззи все понимает, но вслух Эмер сказать не могла, а потому подталкивала Иззи, и подруга Иззи шла навстречу. Слушать все это Эмер могла, и, если слушать, получалось не так убийственно, в открытую – такой вот тролль, а не громадное смертоносное чудище. Иззи же продолжала свои попытки чревовещания от имени частично немой и избирательно слепой подруги:

– Я врубаюсь. Пусть себе Кон ищет своему мышлению отдушину, мне просто не нравится, когда это не твоя отдушина. Звук, который ты только что услышала, – это микрофон упал на пол.

– Удачно получилось у тебя, но мне наверняка ничего не известно. Для него тут дело не в сексе.

– Нет? Ладно. Для меня – в нем. А для тебя?

– Ты же знаешь, мы с сексом друзья.

– Да? Вы с сексом типа приятели по СМС?

– Ага, СМС, электропочта. Иногда сальные телефонные беседы. – О сексе Эмер говорить не очень-то нравилось – даже с близкими подругами. Этот предмет казался сокровенным, и, может, Эмер была немножко старомодной, как те девушки из конкурса “Мисс Подземка”, 1950-х, но Иззи вся загоралась.

– Ты эс-эм-сексила сексу? Вот это рекурсия. Вероятно, аккурат в этом будущее.

– Знаешь, – сказала Эмер, пытаясь увести Иззи в сторону, – дело даже не в другой девушке, это вообще-то не его тема.

– “Вообще-то” не его тема? А в частности – его?

– Я вообще-то не знаю. Секс у нас что надо, классный. На самом деле мне про это больше говорить не хочется. Оно меня расстраивает. Так часто произносить слово “секс” – одно расстройство.

– Спорить не буду, но вот эта книга, этот успех – по моим оценкам, наполовину твое достижение, ты такие раскопки произвела, и я даже не знаю наверняка, какие там мысли твои, а какие – Кона. Может, это твой замысел был с самого начала, а Кон его присвоил, извратил в определенную сторону – чтобы получилось подороже или чтобы попало в нишу, из которой ему будут слава или деньги. Тебе-то мудрость, а ему – расчет.

– Не имеет значения. Мужчиной быть трудно.

– Женщиной еще труднее. И вот то, второе, оно имеет значение. Не удивляйся потом, если он тебя отпихнет, как какого-нибудь средневекового писца. Когда ты рядом с ним, люди видят маленькую женщину за шторкой. Никакому мужчине это не понравится.

– И что же мне делать?

– Либо совсем уж ляг плашмя, либо встань, бля, в полный рост. Середина тебя прикончит. Ты вот так позволяешь ему быть худшим собой. Я не одного его виню – я виню и тебя тоже.

Эмер рассмеялась – рассмеялась, но усекла.

– Ты прямо как Опра, только злая. Может, мне следует “прислониться”?

– Делай что хочешь, только НЕ “прислоняйся”. Отслоняйся, бля, если уж на то пошло.

– Спасибо, Иззи.

– Все нормально?

– Да, я нормально. Полегчало.

– У меня не было такого намерения.

– Ха-ха. Спасибо.

– Обращайся. Чем собираешься заняться?

– Мороженое поем.

– Эмер…

– Собой займусь.

– Королевна! Злая Опра одобряет. Спок-ночи, Ганс.

Юнона

Когда Эмер вошла в свое здание, на вахте был Папа. Иммигрант с Гаити, облаченный в угловатый светло-коричневый мундир, смутно похожий на военный, словно Папу завербовали в неведомую армию консьержей – с тех самых пор, как Эмер в этом доме жила. Когда-то Папа был высок, но теперь состарился и сгорбился, и Эмер машинально помогала ему открывать тяжелую металлическую дверь. Ноги у Папы были заметно разной длины, двигался он с выраженной хромотой, которую изо всех сил старался превращать в походочку под шпану 1970-х. Эмер заметила, что ее поползновения к коллективному труду оскорбляли Папину профессиональную гордость и мужское достоинство, а потому перестала, однако теперь Папа ожидал ее помощи, дверь открывать ему было тяжко, и он безмолвно и несправедливо винил ее за это свежее напоминание о его истаявшей мужской доблести. В этом людном мире мужчин приходится ступать, как по минному полю, подумала Эмер, – сплошь невидимые границы и обиды, настоящие и выдуманные. Конца им нету.

Улыбнулась, осторожно спросила:

– Вы как, Папа? – Словно они с ним в одной команде по софтболу, а Эмер того и гляди похлопает его по заду.

Папа кивнул ей с угрюмым:

– Мисс. – Едва-едва помешал тяжелой двери закрыться и раздавить их обоих. Эта штука была почти целиком медная и весила тонну.

Эмер предложила Папе свой сжатый кулак – стукнуться. Видела, как он проделывает это с местными детьми, и завидовала легкости подобного светского жеста. “Хиповому” приемчику ее научил один ее подопечный еще в 2010-м, и хотя Эмер чуяла, что мир не стоял все это время на месте, она собиралась гонять это конкретное приветствие в хвост и в гриву, за границу иронии, сквозь ностальгию, в закат.