Мисо-суп - [22]

— В каком смысле? Он идиот, что ли?

— Не идиот, просто ему часть мозга удалили.

Рука Джун застыла в воздухе, так и не донеся удон до рта.

— Ну… об этом он мне рассказал уже после припадка в баттинг-центре. Ему вырезали какой-то участок мозга… Я не помню, как это называется…

— А разве человек не умирает, если ему мозг вырезать?

— Да не весь же мозг, а только кусочек. Фрэнк мне вчера это слово по-английски сказал, и пришлось в словарь лезть. Как же это называется… Такой участок мозга. Ты не знаешь?

— Череп?

— Ты чего? Череп — это кость. Другое слово. Редкое такое…

На экране психолога-криминалиста сменил очень известный старикашка-социолог:

— Таким образом, я надеюсь, все понимают, что это происшествие свидетельствует о необходимости введения нового закона о «развратном поведении». Этот случай, если можно так выразиться, позорит нас с вами как взрослых, ответственных людей, как интеллектуалов…

— Может быть, лобная доля? — спросила Джун, и я погладил ее по голове. Хоть девочка и не делает особых успехов в учебе, но голова у нее работает совсем неплохо.

Мама Джун выиграла в лотерею поездку и сейчас отдыхала на острове Сайпан. Так что вчера Джун вполне могла заночевать у меня — вряд ли бы ее мама об этом когда-нибудь узнала. Но брат-школьник никуда не уезжал, так что к двенадцати, как и всегда, Джун отправилась к себе домой. И вовсе не потому, что Джун такая уж ответственная и серьезная, а просто потому, что она не хотела ничего менять. Она хотела жить своей обычной жизнью.

Между прочим, жить обычной жизнью — совсем не так легко, как кажется на первый взгляд. Родители, учителя, государство — все учат нас жизни. Но жизни скучной и рабской. И хоть бы кто-нибудь взял да и рассказал, что это такое — «обычная жизнь» и как ею живут…

— Ну конечно! Лобная доля, она самая. Хотя было еще какое-то слово, но такое редкое, что я его даже в словаре не нашел… Короче, Фрэнку вырезали лобную долю.

— А почему?

— Что почему?

— Ну почему ему вырезали лобную долю? Ее разве людям часто вырезают?

— Он сказал, что во время аварии серьезно разбил голову. Внутрь попали мелкие стеклянные осколки, и поэтому пришлось вырезать определенный участок мозга. Звучит как тяжелый бред, правда? Но мне почему-то показалось, что он не врет. Мы с ним шли, и он вдруг говорит: «Кенжи, можно я расскажу тебе свою тайну?»

Я еще ничего не успел ответить, а он уже начал рассказывать: «Ты, наверное, уже заметил, что я немного странный. Когда мне было одиннадцать лет, я попал в очень серьезную аварию, и в итоге мне вырезали часть мозга. Так что иногда со мной происходят всякие странные вещи. Например, меня может внезапно парализовать — да ты и сам видел, в баттинг-центре. Или вдруг я начинаю нести какую-то несусветную чушь, или просто рассказываю что-то, что полностью противоречит тому, что я говорил раньше. — С этими словами Фрэнк взял мою руку и положил себе на шею. — Чувствуешь, какая кожа холодная?»

Шея у него была ледяная. Когда я стоял в баттинг-центре на холодном ветру посреди пустоты — точь-в-точь как на захолустном полустанке, — мне было очень холодно. Пальцы закоченели, из носа текло. Но холод, который я почувствовал, прикоснувшись к шее Фрэнка, был совсем другого свойства. Это был холод металла. Примерно такое же чувство я испытал, когда вытаскивал Фрэнка с площадки и схватил его за плечо.

Как-то раз, в детстве, отец повел меня на заводской склад. На этом складе хранились машины, которые проектировал мой отец. Стояла зима. Отец должен был ехать туда по работе и почему-то взял меня с собой. Склад располагался недалеко от Нагой, где-то в горах. Это было просторное помещение, наполненное гигантскими машинами, неизвестно для чего предназначенными. Над машинами витал специфический запах холодного металла. Прикоснувшись к ледяному телу Фрэнка, я сразу же вспомнил свою поездку на заводской склад.

«А я не понимаю, холодная у меня кожа или нет. Это потому, что у меня чувствительные функции немного нарушены. Я иногда даже не уверен, мое это тело или вообще чье-то чужое. Говорю я, как видишь, нормально, но иногда у меня случаются провалы в памяти. В такие моменты мне и самому сложно понять, правду я рассказываю или придумываю себе прошлое прямо на ходу».

Фрэнк продолжал говорить всю дорогу, пока мы шли к Ниси-Синдзюку — его отель находился неподалеку от станции. Я решил, что этой истории в стиле science-fiction в принципе можно верить. И даже не потому, что она многое объясняет. Скорее в правдивости этой версии меня убедило прикосновение к шее Фрэнка.

— Что-то я не понимаю, — сказала Джун, к этому моменту уже почти расправившаяся с удоном. А я еще и половину порции не съел. У меня язык чувствительный, как у кошки, я горячее быстро есть не могу, поэтому и удон, и суп всегда ем очень медленно.

— Ты, что ли, хочешь сказать, что он робот?

— А что? Может, и робот. Мы же с тобой, кроме как в комиксах и в кино, роботов нигде не видели. Сама посуди, когда ты человеческой кожи касаешься, ты же чувствуешь, что это именно человеческая кожа. Или нет? — И я погладил Джун, уже доевшую свою порцию удона, по тыльной стороне ладони. В этот момент мне вдруг пришло в голову, что последнее время мы с Джун почти не занимаемся сексом. За три недели ни разу не переспали. Когда мы только познакомились, страсти в нас было гораздо больше. А теперь мы вполне довольствуемся удоном, закусывая его фирменным салатом Джун, и занимаемся любовью все реже и реже.