Мишень для Слепого - [17]

– Соня! Соня! – в испуге воскликнул Иосиф Михайлович, чувствуя, как спазм сжимает горло. – Да проснись же! Что с тобой?!

Он несильно тряхнул жену за плечи, потом, обмирая, разжал ее пальцы и, опустившись на колени, приложил ухо к ее груди. Сердце не билось.

«Боже, да она же умерла!» – с ужасом понял Домбровский.

Дальше он действовал лишь по инерции, в каком-то беспамятстве. Вызвал «Скорую помощь». Когда приехали врачи и с шумом вошли в квартиру, он сразу же в прихожей принялся объяснять, что с женой что-то неладно, что она уснула и не хочет просыпаться. Врач странно посмотрел на высокого седого мужчину, суетящегося и бестолково размахивающего руками с длинными узловатыми пальцами, затем подошел к креслу, приподнял веко Софьи Андреевны, отметил, что у нее большие, неподвижные, не реагирующие на яркий свет зрачки, и, не меняя выражения лица, заглянул в глаза Иосифа Михайловича и абсолютно бесстрастным голосом сообщил:

– Она уже была мертва, когда вы звонили нам! Зачем вы нас вызывали? У нас работы вот так, – он приложил ладонь к горлу.

– Как.., умерла?

– Умерла. Как ни прискорбно, но, это так. Иногда случается…

– Почему умерла?! – все еще не веря в происшедшее, пролепетал старик…

– Как все люди. Жила, жила и умерла. Как умру я, умрете вы, умрет вот она, – с чисто профессиональным цинизмом сказал врач и кивнул на молоденькую медсестру. – Понапрасну вы нас побеспокоили.

– А что я, по-вашему, должен был делать? Первая мысль… "скорая помощь…

– Отыскали бы лечащего врача, сообщили бы ему.

– А потом?

– Ну, уж я не знаю. Для начала ее следовало бы переложить куда-нибудь, – врач, сверкнув стеклами очков, взглянул на потертый кожаный диван, на котором еще совсем недавно сидел сам Иосиф Михайлович.

– Да, да. Ее надо положить на диван, – сказал мгновенно постаревший на несколько лет Иосиф Михайлович, – и обязательно укрыть пледом.

– А вот этого как раз делать и не надо, я имею в виду плед, – сухо улыбнулся врач, – ей уже все равно, она не ощущает ни тепла, ни холода. Только окно не открывайте, – он хотел было объяснить, что из-за сквозняка мертвое тело может искривить, но не решился, спросив вместо этого:

– Она была вашей женой?

– Почему была? Жена, она и после смерти жена… – через силу выговорил Домбровский.

И тут его начали душить рыдания, по морщинистым щекам хлынули потоки слез. Губы кривились в безумной улыбке. Домбровский плакал, не стесняясь, размазывал, как ребенок, слезы по лицу и вытирал влажные руки о седые волосы.

– Послезавтра юбилей, послезавтра юбилей… – давясь слезами, бормотал Домбровский. – Ей исполнится всего лишь шестьдесят, как же так?!.

Врач попросил медсестру позвонить в дверь напротив, после чего в квартире появились соседи по площадке, а Домбровский продолжал сидеть в углу дивана на том же самом месте, где сидел полчаса назад, потерянный, безучастный ко всему и ко всем, полностью ушедший в свое горе.

Лишь изредка он шептал, точно в бреду:

– Я старик, глубокий старик, а Соня такая молодая… Совсем молодая… И зачем только она это сделала?

Что у Софьи Андреевны больное сердце, знал весь подъезд. Знал и Иосиф Михайлович. Но ведь много пожилых людей с больным сердцем, и тем не менее они живут. А его Софьи Андреевны не стало…

Из-за того, что во сне он постоянно видел одну и ту же сцену, Иосиф Михайлович невзлюбил ночь и ложился теперь спать на рассвете, часов в пять, когда город только начинал просыпаться. И еще он спал днем, но не в спальне, а в большой гостиной, на старом продавленном диване. А когда он спал, накрыв ноги пледом и сложив руки на груди, он ужасающе был похож на покойника. Его лицо и без того было сухим, а во сне все черты заострялись, крючковатый нос казался еще более громоздким, щеки западали, бледнела кожа, белесые ресницы не вздрагивали, а грудь почти не вздымалась.

Просыпался он, как правило, оттого, что его правая рука, лежавшая на груди, произвольно сползала и падала плетью, касаясь ковра, а затем затекала, становилась тяжелой и начинала болеть.

– Правая рука – кормящая рука, – любил говорить старик Домбровский, имея в виду то, что его правая рука всегда крепко держала штихель, – ремеслом гравера зарабатывал Иосиф Михайлович деньги им с Софьей Андреевной на безбедную жизнь.

Да, рука Иосифа Михайловича по-прежнему не под-: водила, и не только рука, но и глаз. Несмотря на то, что Домбровскому было уже семьдесят лет, он не носил очки, хотя иногда и приходилось отводить газету далеко от лица, чтобы прочесть мелкий шрифт.

Всю свою сознательную жизнь Иосиф Михайлович Домбровский занимался только одним делом – кропотливым, неспешным и мало кому доступным. Бог дал ему уникальный талант – в своей профессии Домбровский был непревзойденным мастером.

* * *

Иосиф Михайлович поднялся с кровати, сунул ноги в тапки и в пижаме прошелся по квартире, отдергивая на окнах шторы и жмурясь при этом от яркого света.

Войдя в кухню, он поставил на плиту чайник и стоял, глядя на голубоватый огонь горелки до тех пор, пока вода не закипела.

– Ну вот, все хорошо, все как всегда. Спокойно и пусто… Если бы только не сны!

Он заварил крепкий-крепкий чай, достал из холодильника бутылку водки, уже початую, налил себе стограммовую рюмку и выпил – выпил так, как люди пьют лекарство, невкусное, по необходимое. Затем подхватил на вилку кусочек хлеба, макнул его в солонку и, хрустя кристалликами соли, сжевал. Ему стало легче на сердце – как всегда после рюмки крепкого спиртного, лицо порозовело.