Мишахерезада - [67]

— Давай завтра еще одну вынесем! — размечтались мы.

Пыточная камера

Прошлый завхоз, Михалыч-старый, был дока. Он двинул четыре тысячи квадратов реставрационного оцинкованного железа, перекрыл собор обычной кровельной жестью, на разницу купил черную «Волгу», полученную по музейной разнарядке, и свалил в туман, сделав ребенка восемнадцатилетней машинистке.

Новый зам по АХЧ, Арсентьич, завидовал предшественнику обескураженно. Все было сперто до него.

— Административно-хозяйственная часть — базис учреждения, — повторял он. И посылал нас с Игорем на разведку в неучтенные закрома и забытые залежи.

— Полный списочек запасников представите — чего, где, сколько!

В бесконечных подвалах западного крыла колоннады недавно нашли восемнадцатиметрового Будду. В тридцатые годы его привезли из Бурятии, разоряя дацаны. Разобрали по секциям, перегрузили с верблюдов в вагоны, и свалили здесь. Потом все вымерли в блокаду, а документацию сожгли в буржуйках. Теперь Будде радовались, как кладу. Описали, обфотографировали и сделали две кандидатские диссертации. Арсентьич так горевал, словно найди его он, так продал бы на медь. В одной из экспедиций в катакомбы восточного крыла мы нашли паркет. Роскошную буковую плаху. Стопки были ровно обернуты буковым же шпоном и обтянуты латунной проволокой.

— Миха-алыч забыл!.. — умилился Игорь. — Он по-срочному увольнялся, дир следствием грозил.

Паркета набиралось квадратных метров сто. Было естественно продать его кому-нибудь для дачи. Мы прикинули стоимость и поздравили друг друга с праздником.

Вдохновленные нежданным богатством, мы углублялись в подземные ходы, как кладоискатели. Фонарик выхватывал из мрака ящик застывшего цемента, кладбищенский железный крест, полное собрание сочинений Сталина, чей-то бюст с эполетами и банки из-под краски. Мы пригибались гуськом, свод стукал в макушку.

Вдали показался свет.

— Интересно, куда это мы вышли?..

Проход расширился, свод поднялся, электрическая желтизна обогатилась багрово-красным оттенком. Донесся фальцет Жеребиной, перечислявший ужасы Средневековья. И мы выбрались с тыла в пыточную камеру, которой замыкалась подвальная анфилада экспозиции. Стараясь не порушить жаровню, дыбу, муляжи палачей с жертвой и прочие испанские сапоги, полезли наружу.

Нас оглушил хоровой вопль. Вопили дети, и ледяной ужас смерти являл себя в невообразимых дискантах. Там оцепенел класс пионеров, и волосы их стояли дыбом. Посреди их высилась Жеребина, глаза ее расширились за границы очков и она хватала ртом воздух.

Мы сделали успокаивающие жесты — и тогда они ломанулись прочь, в панике спотыкаясь и падая друг на друга. Снесли вертушку с фотографиями, опрокинули витрину и рыцарский доспех, крик рассыпался на звуки индивидуального спасения с надрывными задыхающимися подстонами. Мужественная Жеребина, как мать-наседка, прикрывала их сзади раскинутыми крыльями, суетливо подпрыгивая.

— Какие-то беспокойные пионеры, — сказал Игорь.

— Ну, не мы же их испугали, — усомнился я.

Через пять минут мы отпаивали Жеребину заначенной бутылкой пива, влив туда для лечения отстоянной политуры. Она не попадала сигаретой в рот и смешливо взрыдывала. Детей след простыл, прощальные угрозы учительницы мы застали.

— Вы же идиоты! Кретины! Надо же думать! Дети! Там же темно! Я же специально рассказывала, чтоб страшно! И тут вы! Рожи! Это же ужас! Можно же сойти с ума!

Народ млел в восторге и требовал реконструировать ситуацию в деталях. Картина складывалась незаурядная.

У пятиклассников по истории Средневековье. Учительница сдала класс и гуляет. Жеребина им в подвале — про инквизицию, аутодофе, «норнбергскую деву» с шипами внутри футляра, охоту на ведьм и пытки еретиков. Экспонаты подлинные. Пробирает.

А вот и главный экспонат — настоящий пыточный подвал. Вот это дыба, на ней пытаемого поднимают к потолку, вывернув руки. Это жаровня, на ней раскаляют щипцы рвать тело. Это испанский сапог, он раздавливает кости ног. Полутемно, потому что подвал освещен только светом углей жаровни. Монах за столом записывает признания. Несчастная жертва лежит на скамье обнаженная, в крови (ну, чресла прикрыты), палач с подручным приступают к новой пытке.

И тут в полутьме камеры проявляются два зловеще бледных мужских лица. Чернобородые, с горящими глазами. Они плывут на высоте роста и близятся к нам. Сейчас они покинут камеру! Это высокие худые мужчины в черных балахонах, они живые, они вперились в нас, выбирая жертву!!!

Конечно оцепенели. Конечно заорали. Конечно побежали.

Свет на камеру был поставлен так, что задняя стенка подвала неразличима в полной темноте, ее ободранный кирпич незаметен. И вот вышли мы, в черных халатах и темных штанах. И оба бородатые — у Игоря по контуру чернеет, у меня посредине. Вошли в белый поперечный луч на высоте лиц. Маски смерти и живая мимика.

— Они же полкласса описались! Мальчики же с девочками вместе! Ну вы же хоть соображайте! — Жеребина стала материться.

И таковы законы психологии, что, приятно освеженные этим маленьким приключением, мы только через неделю вспомнили про паркет. Которого на месте не оказалось. Арсентьич двинул. И смотрел добрыми отеческими глазами.