Мишааль - [31]

Вначале мне дали завтрак, спустя полчаса вчерашняя процедура с мойкой и скоблением всего тела повторилась, правда, в облегченном варианте. Ну конечно, вчера меня готовили для господина, а сегодня, по мнению женщин, лишь смывали следы ночной страсти.

Мне самому очень хотелось отмыть вчерашние воспоминания о страсти, охватившей меня и финале, но воспоминания так легко не отмываются. Снова и снова мысли возвращались к ночи: неужели я окончательно превращаюсь в женщину, неужели мое эго не готово устоять перед низменными позывами тела?

Оставив меня в комнате, женщины удалились, закрыв дверь на замок. Вероятность повторного побега нулевая, жить мне оставалось несколько дней, судя по той информации, что у меня имелась. А тут еще и приезд Абдель-Азиза намечается, что ничем хорошим мне не грозит, кроме неприятностей. До сих пор удивляюсь, почему он не пристрелил меня там в пустыне, ограничившись одним ударом. Интересно, умирать больно? Или это свет как выключается: кто-то щелкнет выключателем — и тебя нет, нет твоих воспоминаний, нет радости и горя, просто ничего нет. Может, именно поэтому доведенные до отчаяния люди заканчивают жизнь самоубийством? Но я-то хотел жить, жить и получать удовольствие от жизни.

Слово «удовольствие» вызвало возврат к ночи, когда я улетел в космос от ласк Зияда. А если бы это был мужчина, желанный этим телом, что тогда? Насколько острее и полнее будут ощущения? Я просто представил Бадра, стройного и мускулистого, на месте старого извращенца: запорхали бабочки в животе, по позвоночнику пробежали легкие мурашки. Нет, стоп! Я встряхнул головой, отгоняя наваждение. Так недолго и нимфоманкой стать, мать твою.

Звук ключа в замке вернул меня к реальности. Охранник, ранее не встречавшийся мне, поманил меня рукой. Да задолбали, уроды, что вы мне все жестами, я вам что скотина тупая и бессловесная? Но хорошее знание арабского языка не хотелось обнаруживать раньше времени в этом дворце, и я молча пошел вслед за арабом, только сейчас обратив внимание, как легко в этом теле мне давались языки.

Глава 11 Белые начинают и проигрывают

Мой дедушка любил играть в шахматы. В каждой игре он выбирал черные фигуры. На мои вопросы всегда отвечал уклончиво: «Белые начинают и проигрывают». В детстве я не понимал и не придавал значения этой фразе. Становясь старше, я замечал, что выражение деда можно использовать повсеместно. Так на соревнованиях по лыжному спорту или биатлону всегда проигрывал тот, кто начал спуртовать раньше соперника. В отношениях между девушкой и парнем в уязвимой позиции оказывался тот, кто сделал первый шаг. В драках, на моей памяти, в конечном итоге проигравшим оказывался задира, агрессивно начавший драку.

Вот и сейчас, идя за охранником, я анализировал: от роли почти уважаемой гостьи в доме Абдель-Азиза, жившей среди относительного благополучия, я сделал шаг в сторону и осуществил побег. Проиграл, попав в руки более мерзкого типа, правда, неплохо работающего языком, и оказался в худшем положении. А ведь стоило мне не сбежать в тот день — и группа профессиональных наемников или солдат освободила бы меня.

Белые начали и проиграли. Меня привели в ту самую комнату, где вчера, потеряв остатки совести и мужского эго, я стонал и извивался под шаловливым языком Зияда. При воспоминании о вчерашнем, сегодня на трезвую голову было мерзко и неприятно. Я с удовольствием вычеркнул бы вчерашнюю ночь из своей жизни. Не только вчерашнюю ночь, но и весь период моей жизни с момента вылета из Москвы в Иорданию. Жил же я с этим проклятым псориазом, не умирал, нет мало того захотелось кожу как младенца. «С таким развитием событий, скоро сам младенца родишь», — мерзко хихикнул внутренний голос.

В комнате, кроме Зияда, находился Абдель-Азиз со злым перекошенным лицом. Не успел я войти, как он подлетел ко мне и залепил мне пощечину с такой силой, что боль отдалась в шейном отделе позвоночника. Явно этот идиот не получил хорошее воспитание, несмотря на свое происхождение.

— Кто ты, сука? Кто приходил за тобой? — вопросы араба доходили до меня сквозь вату, пока, пошатываясь и пытаясь не упасть снова, я поднимался с ковра.

Но принц не собирался давать мне шанса принять вертикальное положение: когда, упершись руками в ковер, я попытался распрямиться, сильный удар в живот подкинул меня на полметра, и я свалился, хватая воздух открытым ртом. Боль была адская, воздух никак не желал попасть в легкие, и я начал задыхаться. Почти теряя сознание, я почувствовал, как меня, охватив со стороны спины на руки, подняли с пола, несколько раз встряхнули. Воздух начал поступать в легкие, я дико закашлялся и поперхнулся рвотой, которой без малейшего зазрения совести запачкал персидский ковер.

— Брат, успокойся, посмотри, что ты натворил, — голос говорившего выдавал его крайнее раздражение.

На месте Зияда любой бы сердился, получив такой сюрприз. Я безвольно висел на мужских руках, но сквозь шум и гневные разговоры двух принцев почувствовал приятный запах мускуса. Бадр! С усилием я, повернув голову вбок и вверх, встретился с его глазами — и могу поклясться, в них было столько печали и жалости, что теплое чувство заполнило мне грудь, заставив на минуту забыть о своем бедственном положении.