Миры Роджера Желязны. Том 15 - [14]

— Знаешь ли ты, кто я? — Н-нет.

— Я Хасан ас-Сабах, основатель Ордена ассасинов, чью землю ты насилуешь своим длинным мечом.

Бертран издал сдавленный стон.

— Мне тысяча, две сотни и девяносто ваших лет. Я старше вашего Бога Иисуса, не так ли? И я все еще жив. — Губы ассасина улыбались, произнося это богохульство. — Каждые сорок лет или около того я играю сцену смерти и удаляюсь на время. Затем возвращаюсь и вступаю в Орден как молодой человек. Вероятно, твой Бог Иисус делает то же самое.

— Господь — спасение мое, — пропищал Бертран.

— Ты не понимаешь того, что я говорю?

— Пощади меня, господин, и я буду служить тебе!

— Пощадить?

— Дай мне жить! Не убивай меня! — Бертран бормотал, вряд ли понимая, что говорит.

— Только Аллах может дать жизнь. И только Ариман может сохранить ее дольше положенного времени. Но ты не можешь знать этого.

— Я буду делать все, что ты захочешь! Пойду, куда ты велишь. Буду служить тебе так, как ты пожелаешь.

— Но мне ничего не нужно, — довольно сказал Хасан. И с улыбкой на губах он вонзил лезвие в левый открытый глаз Бертрана. Хватка его руки усиливалась по мере того, как кинжал входил в мозг и голова христианина, содрогаясь, отклонялась назад. Хасан подхватил тело за шею, вертикально удерживая его. Из тела вытекли нечистоты, портя воздух.

Когда судороги стихли, он положил тело христианина рядом с его другом-тамплиером. Тамплиер, с горечью отметил Хасан, умер достойнее, без потока слов и обещаний. Он просто с ненавистью смотрел на своего убийцу.

На этот раз Хасан наклонился, чтобы вытереть кровь с клинка об одежды мертвого человека. Дело этой ночи было не террором, а простым убийством. В свете свечи он уловил движение. Кромка шатра медленно приближалась к земле.

— Стой, друг, — сказал Хасан. Ткань медленно поднялась.

За ней виднелась пара блестящих глаз.

— Почему ты назвал меня «друг»? — спросил старческий голос. Это был ассасин, которому следовало оставаться в Аламуте и наслаждаться прелестями Тайного Сада. Вместо этого он двинулся через стены на запах резни.

— Разве ты не Али аль-Фаттах, погонщик верблюдов, который некогда шутил вместе с Хасаном?

— Из моего рта не раз выходили глупости, чтобы отвлечь старика и облегчить его боль. Я был просто нахальным мальчишкой, и дым делал меня легкомысленным.

— Это были хорошие шутки, Али.

— Никто из ныне живущих не помнит о них.

— Я все еще помню.

— Нет, господин. Ты не живешь, так как мы погребли тебя в песке на расстоянии полудня пути отсюда. Я сам оборачивал полотно вокруг твоих ног.

— Ног нищего. Ног какого-то отверженного.

— Твоих ног, мой господин Хасан. Я хорошо знал твои ноги, ты достаточно часто пинал меня.

— Только чтобы улучшить твои мозги, Али.

— Ты не пинал меня в голову, господин.

— Я знаю. Твоя задница была мягче, чем голова.

— Сейчас это не так, — старик посмеялся над собой.

— Вспомни меня, Али.

Человек вглядывался в глубь палатки, где за поверженными телами виднелась стройная фигура Хасана и его большая тень на стене.

— Нет, господин. Я не должен запоминать эту ночь. Это не неуважение к тебе, но если я запомню, я расскажу. А если я начну рассказывать, они скажут, что мой мозг размягчился, как масло. И тогда ничего хорошего Для меня не будет.

— Ты мудро говоришь.

— Никогда не умирай, Хасан. И никогда не рассказывай мне, как ты живешь. — Рука отпустила ткань, и старик исчез. Хасан слышал, как его туфли шаркали по песку.

Прямо перед рассветом следующего дня эскадрон сарацинской кавалерии под командованием молодого капитана, некоего Ахмеда ибн Али, ехал по дороге на Тирзу. Они двигались с востока. Когда первые лучи солнца осветили их спины, Ахмед увидел загадочную картину.

Свет падал на глубокую расселину в горе, к северу от дороги и справа от Ахмеда. Как только яркие солнечные лучи осветили ее, воздух наполнился стонами сумасшедших. То были христиане, одетые в белые плащи с красным крестом, на лошадях и пешие. Некоторые были вооружены, многие с обнаженными головами, и двое совсем голые, обмотанные белыми плащами вокруг бедер.

По слову Ахмеда, его воины вытащили мечи и поскакали, чтобы пересечь дорогу сумасшедшим и окружить их. Христиане не сопротивлялись. Те, что бежали, упали на колени, а конные спешились. Ахмед построил их в два ряда при помощи жестов и похлопывания широкой стороной меча и отправил пленных по дороге на Балатах, где находился временный лагерь Саладина.

— Господин!

Саладин не сводил глаз с молодого жеребца.

Тренер, юноша лет шестнадцати, который в лучшие времена мог быть главным конюшим Саладина, едва касался хлыстом ног лошади. Саладин заметил, что тренер выдерживает время между своими касаниями и жеребец понимает это как намек. Причинял ли тренер боль лошади, чтобы сделать ее такой умной? Или ей самой нравится это?

Вот самый важный вопрос, который может быть задан всякому, кто дрессирует животное. Но Саладин не хотел задавать его. Юноша знал, как ответить, и его ответ мог быть ложью. Поэтому Саладин сам искал отгадку.

— Господин!

Саладин оторвался от созерцания жеребца и его тренера, подняв глаза на вестника.

— Да?

— Ахмед ибн Али привел пленных из Тирзы.