Миры Роджера Желязны. Том 14 - [137]

До последнего времени я не осознавал, что такой порядок чтения очень хорошо соответствует развитию этой области. Сначала пришла фантазия с корнями в ранних религиозных системах — мифология и эпическая литература. Смягченные версии этих творений пережили возникновение христианства в виде легенд, фольклора, сказок. Некоторые из них включили в себя христианские элементы. Позднее возникли истории фантастических путешествий, утопии. Затем, наконец, с приходом промышленной революции, научные обоснования стали замещать сверхъестественное — у Мэри Шелли, Жюля Верна, Герберта Уэллса. Я действительно читал книги в надлежащем хронологическом порядке.

Теперь я чувствую, что это окрашивает мой подход к использованию чудесного в литературе. Ранние вещи в стиле фэнтези включали значительные рассуждения, основанные на маленькой и шаткой фактической базе. В произведениях стали широко использоваться ни на чем не основанные предположения и сверхъестественные объяснения событий. Я воспринял эти вещи так, как мог бы ребенок — без всякой критики. Моим единственным читательским критерием было: нравится ли мне история? Примерно в то время, когда я открыл научную фантастику, я уже был способен к раздумьям. Я начал ценить разум. Я даже начал находить удовольствие в чтении о науке. Мой случай, я полагаю, подтверждает, что онтогенез повторяет филогенез.

Мне никогда не переставали нравиться эти формы — наверное потому, что все они принимали участие в развитии моего разума. Руководствуясь эмоциями, я считаю, что трудно провести границу между научной фантастикой и фэнтези, поскольку я ощущаю их разными областями некоего континуума — одинаковые ингредиенты, но в различных пропорциях. Разумом я понимаю, что, если элементы сюжета включают сверхъестественное или просто необъяснимое с точки зрения известных законов природы, такое произведение должно рассматриваться как фэнтези.

Если неправдоподобное объясняется или есть указатель того, что это может быть объяснено в терминах современного знания или теории — или их некоторого расширения, — я думаю, что произведения такого рода могут считаться научной фантастикой.

Однако когда я пишу, я обычно не думаю, что дело сводится к такому легкому разделению. Я чувствую, что литература должна отражать жизнь, и поэтому ее способ существования есть классический акт подражания, имитации действия. Я допускаю, что и в научной фантастике, и в фэнтези мы пользуемся кривым зеркалом, но, несмотря на это, оно тем или иным образом представляет то, что перед ним помещено. Необычное достоинство кривого зеркала состоит в том, что оно делает особое ударение на тех аспектах действительности, которые автор хочет подчеркнуть — это близко к сатире в классическом смысле, — и это превращает научную фантастику и фэнтези в особый способ высказывания о современном мире.

Я не только не люблю подразделять свои произведения и их части на категории научной фантастики и фэнтези, но и считаю опасным для своего творчества проводить такое разделение. Согласно Джону Пфейферу, автору книги «Человеческий мозг», «внутри вашего черепа помещена целая вселенная, компактная модель вашего окружения, основанная на всех впечатлениях, которые вы собрали в течение вашей жизни». По необходимости такая модель ограничена рамками индивидуальных ощущений и природой личного опыта.

Таким образом, мир, о котором я пишу, мир, перед которым я держу кривое зеркало, не является реальным миром в конечном счете. Это только мое ограниченное, персональное изображение реального мира. Поэтому, хотя я очень старался сделать мою версию реальности по возможности более полной, в ней все равно присутствуют пропуски, темные области, которые доказывают мое невежество в разных областях. У всех нас есть такие темные места, так как нам не дано узнать все. Это является частью человеческого существования — тени Юнга, если хотите, или незаполненные адреса в вашей персональной базе данных.

Как все это соотносится с чудесным — с фэнтези и научной фантастикой? Я думаю, что научная фантастика с ее рациональным, квазидокументальным подходом к существующему берет начало от ясных, хорошо управляемых областей нашей собственной вселенной, в то время как фэнтези по исторической традиции имеет корни в темных областях. Я уже слышу голоса, возражающие против того, что я подразумеваю, будто фэнтези берет начало в невежестве, а научная фантастика — в знании. Отчасти это верно, отчасти нет. Цитирую Эдит Гамильтон: «Не было более образованного поколения, чем то, которое возвестило конец Афин». Но те же самые в высшей степени рациональные греки передали нам классическую мифологию в ее наиболее сильных, изощренных формах, давая материал для начальных глав книг по мировой истории.

Фэнтези может брать свои исходные посылки в неизвестном, но это неизвестное дальше обрабатывается рассказчиком вполне рациональным способом. Таким образом, само повествование разворачивается по вполне определенным законам.

Я не говорю, что темные области являются вещами совершенно непознаваемыми. Я лишь утверждаю, что они суть представления о неизвестном отдельных авторов — от безымянных ужасов Лавкрафта до мыслительных процессов «кукольников» Ларри Найвена. Я не думаю, что модели мира каких-либо двух авторов совпадают в точности. Но я чувствую, что определение и представление таких областей неизвестного в литературе является основой для фэнтези.