Миры Роджера Желязны. Том 13 - [101]

Как-то раз она спросила:

— Почему вы купили билет сюда и подписали контракт, если не хотели умереть?

— Но я хотел.

— И что-то заставило вас изменить решение? Что?

— Я нашел радость более сильную, чем это желание.

— А вы не расскажете мне какую?

— Конечно, я обнаружил, что это редкая, если вообще не единственная для меня, возможность испытать счастье. Дело в самом этом месте: отбытие, мирный финал, радостный уход. Мне нравится созерцать все это — жить на краю энтропии и убеждаться в том, как она хороша.

— Но нравится она вам не настолько, чтобы самому принять ее?

— Да. Я нахожу в этом причину, чтобы жить, а не чтобы умереть. Возможно, это ущербная радость. Но ведь я ущербен. А вы?

— Я просто совершила ошибку. И все.

— Насколько помню, они проводят самую тщательную, исчерпывающую проверку. И осечка со мной произошла только по одной причине: они не могли предвидеть, что это место может пробудить в ком-то желание жить дальше. Возможно, что и с вами произошло что-то похожее?

— Не знаю. Пожалуй…

В дни, когда небо оставалось ясным, они отдыхали в желтом тепле солнца, играли в простенькие игры, а иногда разговаривали о пролетающих птицах, о плавающих, дрейфующих, ветвящихся, покачивающихся и цветущих обитателях луж на песке. Она никогда не говорила о себе, не упоминала, что привело ее сюда — любовь, ненависть, отчаяние, усталость или ожесточение. Нет, она говорила только о том, что их занимало в ясные дни, а когда погода не позволяла им выйти из хижины, смотрела на огонь, спала или полировала его броню. Гораздо, гораздо позднее она начала петь или насвистывать обрывки модных или давно забытых песен. А если ловила на себе его взгляд, сразу умолкала и находила себе другое занятие.

И вот как-то вечером, когда огонь еле тлел, а ее рука полировала его броню, медленно, очень медленно, она сказала тихим голоском:

— Мне кажется, я начинаю вас любить.

Он ничего не ответил, не шевельнулся. Словно не услышал.

После долгой паузы она сказала:

— Как-то очень странно чувствовать это… здесь… при подобных обстоятельствах.

— Да, — отозвался он немного погодя.

После еще более длинной паузы она положила тряпку, взяла его руку — человеческую — и ощутила его ответное пожатие.

— Ты мог бы? — спросила она гораздо, гораздо позднее.

— Да. Но я раздавлю тебя, девочка.

Она провела ладонями по его броне, потом начала поглаживать то металл, то живую плоть. Прижала губы к его щеке — неметаллической.

— Мы что-нибудь придумаем, — сказала она, и, разумеется, они придумали.

В следующие дни она пела чаще, пела веселые песни и не замолкала, когда он смотрел на нее. И порой, очнувшись от легкой дремоты, которая требовалась даже ему, он сквозь самый малый свой объектив видел, что она лежит рядом или сидит и с улыбкой смотрит на него. Иногда он вздыхал — просто чтобы ощутить движение воздуха в себе и вокруг, и его охватывал тот блаженный покой, который уже давно отошел для него в область безумия, сновидений и тщетных желаний.

Однажды они сидели на пригорке. Солнце уже почти зашло, на небе появлялись звезды, сгущающийся мрак таял над крохотной полоской угасающего дня. Она отпустила его руку и указала:

— Космолет.

— Да, — ответил он и взял ее руку.

— Полный людей.

— Думаю, их там не так уж много.

— Грустно.

— Но это же скорее всего то, чего они хотят или хотят хотеть.

— И все равно это грустно.

— Да. Сегодня. Сегодня вечером это грустно.

— А завтра?

— Наверное, тоже.

— А где твое былое восхищение благородным концом, мирным уходом?

— Теперь это не так занимает мои мысли. Есть многое другое.

Они следили, как загораются звезды, пока не сомкнулся мрак, пронизанный смутным сиянием и холодом. И вот:

— Что станется с нами? — сказала она.

— Станется? — повторил он. — Если тебе хорошо так, то ничего менять не надо. А если нет, скажи мне, что не так.

— Ничего, — ответила она. — В этом смысле — вообще ничего. Так, какой-то страх. На душе кошки скребут, как говорится.

— Ну, тогда поскребу и я, — сказал он, поднимая ее словно перышко.

И со смехом унес ее в хижину.

А позже, много позже он вырвался из глубин словно наркотического сна — или его разбудили ее рыдания. Что-то случилось с его чувством времени — казалось, прошло много минут, прежде чем ее образ зарегистрировался, а промежутки между ее рыданиями казались неестественно долгими и растянутыми.

— Что… это? — спросил он, вдруг осознав легкое жжение в бицепсе.

— Я не хотела… чтобы ты… просыпался, — сказала она. — Пожалуйста, постарайся снова заснуть.

— Ты из Центра, так? Она отвела глаза.

— Неважно, — сказал он.

— Усни. Пожалуйста. Не теряй…

— …того, что требует седьмой пункт, — докончил он за нее. — Вы всегда свято выполняете условия контракта.

— Это не все… для меня.

— Ты в тот вечер сказала правду?

— Это стало правдой.

— Ну конечно, другого сейчас ты сказать не можешь. Седьмой пункт…

— Негодяй! — воскликнула она и дала ему пощечину.

Он засмеялся, но его смех оборвался. На столе рядом с ней лежал шприц и две пустые ампулы.

— Двух инъекций ты мне не делала, — сказал он, и она отвела глаза. — Быстрее! В Центр, чтобы нейтрализовать эту дрянь.

Она покачала головой:

— Уже поздно. Обними меня. Если хочешь мне помочь, обними меня.