— Если ты, ружейная затычка, выйдешь со мной на пару минут в коридор, я расскажу тебе о стамбульском базаре, — решительно сказал он.
— Джентльмены! — горестно заломил руки Эвери. — Опомнитесь!
— Это кто джентльмены, они? — с презрением бросил Торнтон.
— И ты тоже можешь выйти! — взревел фон Остен, поворачиваясь к нему.
— Никто не смеет оскорблять меня! — прокричал Фернандес, приготовившись к нападению. Он был невысох ростом, но жилист и знал толк в уличных драках.
— Убирайся с дороги, жалкий метис! — орал Кемаль.
Фернандес даже застонал от обиды и одним прыжком добрался до турка. Кемаль удивленно отшатнулся, и кулак уругвайца лишь скользнул по его лицу. Он нанес ответный удар, и Фернандес полетел на пол.
Фон Остен с воплем бросился на турка. Эвери едва успел схватить его за рукав.
— Помогите разнять их, — просипел он.
Торнтон пришел ему на помощь, но фон Остен ударил его ногой. Марсианин сжал зубы, чтобы не вскрикнуть от боли, и попытался покрепче схватить взбешенного немца. Кемаль, приняв боксерскую стойку, ждал.
— Что здесь происходит?
Все обернулись. В дверях стоял капитан Гамильтон.
Это был высокий, крепко сложенный человек, с крупными чертами лица и густыми седыми волосами. Он был одет в голубой мундир космического Патруля, резервистом которого являлся. Форма сидела на нем, как всегда, безукоризненно, и весь он олицетворял собой облик идеального капитана, знавшего толк в строгой военной дисциплине. Сейчас его обычно спокойный голос звучал непривычно резко, а серые глаза, словно шпагой, пронзали всех присутствующих.
— Мне показалось, что я слышал звуки ссоры.
Все отодвинулись друг от друга, угрюмо поглядывая на капитана, но избегая встречаться с ним взглядом.
Гамильтон долго смотрел на свой экипаж с нескрываемым презрением. Он был сторонником строгой дисциплины, и опыт помогал ему справиться с любыми стрессами. Нет, он вовсе не превратился в этакого роботоподобного космического волка. Он обожал своих детей и внуков, живущих в Канаде, и страстно увлекался садоводством. Но на борту любого корабля он умел всех подчинить своей железной воле. Увы, на сей раз экипаж был подобран неудачно. Большинство людей впервые оказались в космосе, и это сказывалось на общем психологическом климате.
— Вы образованные люди, ученые и инженеры высшей квалификации, — уже более спокойным тоном сказал капитан. — Мне говорили, что во всей Солнечной системе не подберешь лучше и слаженнее экипажа. Если это не так, то спаси Господь Солнечную систему!
Все промолчали.
— Я полагаю, вы знаете, как опасна наша экспедиция, — продолжал Гамильтон. — Вам также известна судьба первой экспедиции на Троас — она не вернулась. На всех нас лежит огромная ответственность. Чтобы выжить и победить, мы должны действовать как сплоченный коллектив. Похоже, вы этой ответственности не ощущаете… — Капитан нахмурился. — Быть может, вам, ученым, я кажусь всего лишь пилотом, который, словно водитель такси, довезет вас до Троаса и обратно. Тогда советую вам заглянуть в устав экспедиции. Из него следует, что я, и только я ответствен за корабль и ваши жизни. Это дает мне право чувствовать себя здесь хозяином. Пока экспедиция не завершена, вы — лишь мои подчиненные, и не более того. Я не дам и дохлой мухи за того, кто забудет об этом или попытается ослушаться меня. Хватит с меня ваших дурацких ссор! В наказание вы все проведете сутки в тюремном помещении, без пищи. Может быть, это выбьет из вас дурь.
— Но я не… — осмелился возразить Хидаки.
— Я сказал — все, — отрезал Гамильтон. — Каждый человек на борту должен считать своим долгом предотвращение подобных конфликтов. Неужели собственные жизни и судьбы товарищей для вас ничего не значат?
— Я пытался их остановить! — воскликнул Эвери с горестным выражением на лице.
— Но не смогли этого сделать. Вы будете подвергнуты аресту за несоблюдение профессиональных обязанностей. А теперь — марш в трюм!
Все молча повиновались.
Когда они оказались во тьме корабельного трюма, Хидаки возмутился:
— Что этот человек себе позволяет? Разве он Господь?
Лоренцен, успевший успокоиться, пожал плечами.
— Гамильтон — капитан и имеет на это право.
— Если он будет продолжать в том же духе, то его возненавидят!
— Гамильтон, по-моему, знает, что делает. Ему нужна не наша любовь, а повиновение.
Позже, лежа во тьме на узкой койке, Лоренцен размышлял: почему же все идет так плохо? Эвери старался изо всех сил, вел с каждым доверительные беседы, гасил вспышки взаимной злобы и подозрительности, но ничего у него не получалось. Непрофессионализм! Может, это и есть тайное проклятие, которое тяготеет над экспедицией?
