Миры Пола Андерсона. Том 4 - [14]

Девочка жмурилась и хихикала.

— Благословите ее, учитель, — попросила мать девочки.

— Да она сама — благословение! — отвечал тот. — Она еще не покидала Врат Покоя, к которым мудрые люди надеются когда-нибудь вернуться. Что не мешает тебе мечтать о леденцах, а, сестренка?

— По-твоему, детство лучше старости? — продребезжал старик с жидкой седой бороденкой, согбенные плечи которого уже не могли распрямиться от груза лет.

— Ты просишь от меня поучений, когда мое бедное горло пересохло от дорожной пыли? — добродушно ответствовал новоприбывший. — Нет, уж будьте добры, сперва одну-две-три чашечки винца. Никаких излишеств, даже в самоограничении.

— Дорогу! — провозгласил конюший. — Дорогу государю Цай Ли, посланцу императора из Чананя, и начальнику области Янь Тинко!

Голоса умолкли, люди расступились. Девочка, испугавшись, захныкала и потянулась к матери. Мужчина вернул баловницу и поклонился двум облаченным в парчовые халаты мужам — с уважением, но нисколько не униженно.

— Это и есть наш мудрец Ду Шань, господин инспектор, — сказал субпрефект.

— Расходитесь! — объявил конюший простолюдинам. — Дело государственной важности!

— Они могут слушать, если пожелают, — мягко прервал его Цай Ли.

— Их смрад не должен оскорблять ноздри государя, — провозгласил конюший; толпа с шарканьем отодвинулась, разбилась на группки и с любопытством глазела, что же будет дальше.

— Не вернуться ли нам в дом? — предложил Янь Тинко. — Сегодня тебе оказана великая честь, Ду Шань.

— Нижайше благодарю, — отвечал тот, — но мы убоги, неумыты и вообще недостойны посетить благородный дом. — Голос его был низок, в нем не хватало столичного лоска, но его речь никак нельзя было назвать бескультурной. И в голосе, и в глубине глаз будто таился смешок. — Могу я позволить себе вольность представить своих учеников Чи, Вэя и Ма?

Трое юношей простерлись перед сановниками ниц и лежали, пока учитель не подал им недвусмысленный знак встать.

— Они могут присоединиться к нам, — предложил Янь Тинко.

Субпрефекту не удалось до конца скрыть свою брезгливость. Заметил ли это Ду Шань? Он обратился к Цай Ли:

— Быть может, господин не погнушается изложить свое дело немедля? Тогда можно будет судить, не станет ли наша беседа пустой тратой его времени.

— Надеюсь, нет, господин мудрец, ибо я растратил оного уже немало, — улыбнулся инспектор. Он обернулся к местному владетелю, своему секретарю и остальным, слышавшим разговор и немало изумленным его оборотом. — Ду Шань прав. Он же уберег меня от несомненно трудного пути к его отшельнической келье.

— Простое стечение обстоятельств, — отозвался Ду Шань. — И не требуется быть провидцем, чтобы догадаться о цели вашей поездки.

— Возрадуйся, — продолжал Цай Ли, — молва о тебе достигла августейших ушей самого императора. Он повелел мне отыскать тебя и доставить в Чанань, дабы вся Поднебесная могла пожать плоды твоей мудрости.

Ученики испуганно охнули, но сумели кое-как удержаться, чтобы не пасть ниц снова. Ду Шань сохранил внешнюю невозмутимость.

— У Сына Небес наверняка советников без счета.

— Это так, но он не удовлетворен ими. Как сказано, тысяча мышей не заменит одного тигра.

— Вероятно, господин не совсем справедлив к советникам и министрам. Их задачи безмерны, и не моему ничтожному разуму их постигнуть.

— Твоя скромность похвальна и говорит о силе твоего духа.

— Нет, — покачал головой Ду Шань, — я глупец и невежда. Разве осмелюсь я хоть одним глазком взглянуть на императорский трон?

— Не клевещи на себя, — сказал Цай Ли с легкой ноткой нетерпения. — Нельзя прожить столь долгий век, не достигнув высот мудрости и не набравшись опыта. Более того, ты раздумывал над тем, что видел, и извлек из этого ценные уроки.

Ду Шань позволил себе усмехнуться, будто в разговоре равного с равным.

— Если я чему и научился, то лишь тому, что разум и познания сами по себе стоят немногого. Вне прозрений, не укладывающихся в слова и образы обычного мира, разум служит главным образом как поставщик самых убедительных доводов в пользу того, что мы намерены сделать так или иначе.

Янь Тинко не смог сдержаться и вклинился в беседу:

— Давай не кобенься! Ты не аскет, а император вознаграждает за добрую службу с императорской щедростью.

Манеры Ду Шаня быстро изменились, словно он стал учителем, чей ученик соображает туговато.

— Во время своих странствий я навестил и Чанань. Прийти ко двору я, разумеется, не мог, но бывал во дворцах вельмож. Государи мои, там слишком много стен. Один покой отгорожен от другого, а когда в сумерках на башнях проговорят барабаны, ворота закрываются для всех, кроме самых высоких особ. В горах же можно беспрепятственно бродить под усыпанным звездами небом.

— Для ступившего на Путь не должно быть разницы между одним местом и другим, — заметил Цай Ли.

— Государю хорошо ведома «Книга Пути и Добродетели»[9], — склонил голову Ду Шань. — Однако я — бредущий ощупью слепец, который вечно будет натыкаться на стены.

Цай Ли напряженно выпрямился.

— Сдается мне, ты ищешь доводы, дабы уклониться от долга, который кажется тебе обременительным. Зачем же ты берешься проповедовать, если печешься о людях столь мало, что не хочешь поделиться своими мыслями с целью помочь им?