Миры Филипа Фармера. Том 21. Бессмысленная маска - [7]

И был здесь первый космический корабль, а поодаль от него — схватка исследователей с туземцами.

И была здесь скульптура, которая повергала Рамстана в замешательство первых три раза, когда он изучал ее. Теперь он понял, что она составлена из символических фигур, представляющих Вселенную — любую вселенную, — находящуюся в процессе коллапса; каждый кусочек материи, от гигантских красных звезд до свободного водорода, стремился назад, к изначальной точке. Поодаль от этой была другая, легко интерпретируемая фигура: взрыв одиночной гигантской звезды. Дальше — рождение звезды Дальше — рождение планеты. Еще дальше — густое море, колыбель жизни.

А здесь, и тут, и там попадались фигуры, при виде которых Рамстана пробирала холодная дрожь. Посреди картин жизни и смерти вселенных часто встречался крошечный яйцеобразный предмет. И рядом с ним всегда присутствовали три фигуры в капюшонах.

Рамстан понимал — или думал, что понимает — значение этих вездесущих фигур, но не мог в такое поверить.

Река рождения, смерти и возрождения по спирали опоясывала яйцо. Но в одном месте часть поверхности была чистой. Быть может, скульпторам не хватило всей жизни, чтобы завершить работу? Или они намеренно оставили ее незавершенной? И если так, то почему?

Глайфа могла бы сказать ему, но она молчала, и это продолжалось уже довольно много времени.

Рамстан вынул глайфу из встроенного в переборку сейфа и легко перенес ее на стол, поскольку антигравитационные модули на ее краях уменьшали ее вес с пятисот килограмм до пяти грамм, и попросил поговорить с ним. Но голос молчал.

Безмолвствовала ли глайфа потому, что хотела, чтобы он сам изучил тысячи скульптур и понял то, что глайфа могла бы легко сказать, но во что он поверил бы, только постигнув это сам? Или она была занята своими собственными мыслями — или что там происходило под этой непроницаемой оболочкой?

Хотя глайфа никогда не намекала на это, Рамстан чувствовал, что в яйце скрывается мир, так же густо населенный, как дюжина планет, вместе взятых. Внутри этого белого вместилища происходило бурление, брожение. Порою ему представлялось гнездо, битком набитое извивающимися и шипящими змеями, порою — множество ангелов на кончике иглы, а порою — змеи с ангельскими крылышками.

Много раз он воображал крошечное солнце, висящее в центре полого яйца. Оно сияло глубоко под округлой поверхностью, таящей бесконечное множество живых скульптур, намного более притягательных и интересных, чем те, что на поверхности. А между них бродит крошечный старичок, создатель мира-в-яйце, сам себя сославший в ссылку, сам себя заключивший в тюрьму, скиталец и одиночка.

Почему ему виделся там именно старичок, почему не старушка или не представитель негуманоидной расы — самец, самка, гермафродит, или кто там еще?

Рамстан полагал, что знает причину. Взрослый склонен использовать мысленные образы, усвоенные в детстве. Он получил воспитание и образование в мусульманской секте, достаточно ортодоксальной, за исключением того, что в центре ее верований находился загадочный аль-Хизр Зеленый, о котором говорилось, без упоминания имени, в восемнадцатой суре Корана.

Но аль-Хизр был персонажем арабского фольклора задолго до того, как Мухаммед стал Голосом Аллаха. Ученые полагали, что это на самом деле был Илия, иудейский пророк. И вправду, о них рассказывали множество сходных историй, и очень часто они отождествлялись друг с другом в сознании людей. Однако в конце двадцатого века ученые установили, что легенды об аль-Хизре были известны еще до того, как Илия родился.

Рамстан не знал, что истинно в историях о Зеленом, да это его и не волновало. Ребенком он верил, что воистину существовал некто бессмертный, наделенный магической силой. Но повзрослев, он решил, что аль-Хизр был одним из легиона фольклорных персонажей, не более реальным, чем Мулла Насреддин, Пол Баньян или Синдбад Мореход. Рамстан также осознал, что хизриты присоединили к легендам об аль-Хизре многие элементы из сказаний о другой загадочной личности мусульманских легенд, Локмане.

Но хотя разум Рамстана и отказывался верить легендам, его эмоции, то, что в нем осталось от детских лет, готовы были вызвать образ Зеленого, если их побудят к этому соответствующие стимулы. Внутри его, так же как, согласно причудам воображения, внутри яйца, странствовал по львиножелтым, населенным львами пустыням старец — старец из Мельхиседека, бывший до Мухаммеда, до Каабы, до Мекки — современник Измаила, который был «как дикий осел среди людей», когда тот стал уже дряхлым прапрапрадедом, бормочущим что-то об Ибрагиме и Хагаре, и любви своей юности, божественной Ашдар. Взрослый Рамстан расценивал аль-Хизра как миф, символическую фигуру, или как архетип, живущий только в мечтах.

Но была одна встреча — если она была, — приводящая в недоумение и беспокойство, встреча, которую он не мог забыть.

Он был третьекурсником космической академии в Сириус-Пойнт, Австралийский округ, и стал к тому времени питчером-звездой. В тот день на девятом иннинге в матче против команды Токийского университета счет был 6. 6, и он уже выбил двух человек. Следующим был Джимми Икеда, лучший бэттер токийцев. Дашонин Смит уже выбыл вторым. И вот когда Рамстан уже примеривался, чтобы послать первый мяч в Икеду, его остановили. Посыльный передал ему приказ немедленно явиться в кабинет командира академии.