Мировая история в легендах и мифах - [18]

«Остерегайтесь плохо подпоясанного юнца!» [52]

Однажды на авентинской улице, совсем недалеко от моста Пробус, Гая Юлия угораздило повстречаться с Суллой. Желтый паланкин Суллы несли в сопровождении целой когорты ликторов и вооруженной охраны из фракийских гладиаторов в латах, похожих на черепах, и с такими же крошечными, как у testudos[53], головами. Телохранители расталкивали зевак, не успевших отскочить вовремя. Улица стремительно пустела. Люди старались уменьшиться и юркнуть куда-нибудь прочь с пути Суллы, как обреченные рыбешки при появлении медленной голодной акулы: кто угодно мог угодить в список проскрипций, потерять имущество и жизнь. Цезарь в своем облачении жреца-фламиния вжался в стену: раствориться, стать невидимым! Но то, чего он боялся, все-таки произошло: паланкин остановился прямо перед ним и ликторы расступились.

Один из ликторов по знаку Суллы откинул занавесь паланкина, так что Гай Юлий оказался прямо пред очами диктатора. О, Сулла развил хорошую память на лица, он без особого труда узнавал даже юных родичей всех своих врагов. По обычаю знатных фамилий, отцы приводили сыновей послушать речи ораторов на Ростре, в Курии и в Concilium Plebis[54]. У самого диктатора такой возможности никогда не было — его отец очень рано умер, оставив сына униженным нищетой. Теперь Сулла вглядывался в юные, еще не знавшие бритвы мордашки и старался угадать, как будут выглядеть они, когда огрубеют их голоса и зарастет щетиной подбородок. Любой из этих мальчишек мог однажды стать врагом. Сулла особенно хорошо запомнил тогда племянника консула Мария. И еще запомнилось ему, что мальчишка Юлиев всегда как-то по-особенному, очень свободно подпоясывал одежду. Сулла увидел в этом дурной знак.

Естественная смерть заклятого и такого влиятельного врага Гая Мария вызвала у Суллы глубочайший вздох облегчения — боги сделали трудную работу за него. Но оставался Юлий Цезарь — не только племянник почившего консула, он еще и зять Корнелия Цинны, второго заклятого, хоть и тоже мертвого врага.

Нетерпеливо щелкая пальцами, жестом, каким подзывают квадрантарию[55], Сулла приказал ему подойти к паланкину, который не опустили на землю, а продолжали держать на весу гигантские, как атланты, нубийцы.

Гай Юлий надеялся, что облачение жреца Юпитера защищает его по крайней мере здесь, на улице, при свидетелях. Он притворился, что не понимает, чего от него хотят, и не двинулся с места.

Цезарь с пор не забывал тот страх, от которого вся одежда прилипла тогда к спине.

— Ну что же ты, Юлий, не бойся меня, подойди! — Сулла улыбался. Он был в хорошем настроении.

Выхода не было. Гай Юлий подступил к паланкину Суллы.

И тут же забыл о своем страхе — настолько необычным и притягательным было лицо диктатора: тяжелые, низкие, словно опустившиеся от собственной тяжести надбровья и брови, а из-под них буквально слепил пронзительный взгляд ярко-голубых навыкате глаз. Взгляд, который совершенно невозможно выдержать. Ходила молва, что даже животные не могли вынести взгляда Суллы — отворачивались, отступали.

Цезарь впервые видел диктатора так близко. Багровая шелушащаяся сыпь на болезненно белой коже лица портила Суллу и вызывала брезгливое чувство. На щеке сыпь сливалась и выглядела как большая багровая смоква. Несмотря на ужасы сулланского террора, по Риму ходила сочиненная в Афинах дразнилка: «Сулла — смоквы плод багровый, чуть присыпанный мукой», и на римских стенах то там, то тут за ночь появлялись рисунки — смоква, пронзенная ножом, смоква, жарящаяся на вертеле, смоква с нарисованным ртом, в который был вставлен очень реалистично изображенный… Юлий вспомнил один такой рисунок, и губы тронула непроизвольная улыбка.

— Вот так встреча! Племянник Мария и зятек Цинны, Гай Юлий Цезарь! — тоже неожиданно усмехнулся Сулла. — Я бы на твоем месте рыдал. Аты улыбаешься… Чему? Если вспомнил хорошую шутку, может, посмеемся вместе?

— Я не улыбаюсь. Это судорога. Судорога… благоговения, — спокойно ответил Юлий, глядя прямо на круглое пятно на щеке диктатора.

Сулла впился в него пронзительными голубыми глазами: властитель Рима не мог поверить, что этот щенок, которого он может сейчас раздавить пальцем, посмел с ним нечто похожее на сарказм! И вдруг выражение лица диктатора совершенно изменилось. С радостной и открытой улыбкой, словно сообщая хорошую новость, он сказал:

— Завтра же объявишь о разводе с этой своей сучкой, дочкой мерзавца и клятвопреступника. Я решил выдать ее замуж сам, по собственному усмотрению. — И дружески, широко улыбнулся.

Юлий похолодел. Контраст выражения лица Суллы с тем, что он говорил, был настолько разительным, что заставил бы похолодеть кого угодно. Диктатор не зря провел нищую юность среди мимов, шутов, музыкантов и актеров, у которых и научился лицедейству. Потом улыбка резко погасла. Ликторы с безучастными лицами держались на почтительном расстоянии.

Гай Юлий, словно покоряясь судьбе, опустил голову. А когда поднял, лицо его было таким удрученным, что Сулла почти поверил.

— Видят боги, я выполнил бы приказ прямо сегодня, — услышал диктатор. — Если бы не был посвященным жрецом Юпитера. К тому же трудность в том, что жена не дает мне никакого повода для развода, и я уже потерял надежду, что когда-нибудь даст, судя по ее благочестивому и целомудренному характеру… Да здравствует великий Сулла Феликс, хранитель семейных устоев и защитник священных законов Юпитера! — Вдруг громко провозгласил юнец и склонился в поклоне. Коническая шапка фламиния съехала ему на один глаз, а второй блеснул… лукаво.