Миражи любви - [3]

– Вы бы не приехали сюда, мой дорогой Тристрам, если бы уже не приняли решение!

Сэр Тристрам чуть улыбнулся и уставился на пылающий в камине огонь.

Прошло немного времени, и дверь снова отворилась. В комнату вошла мадемуазель де Вобан, и сэр Тристрам встал, учтиво поклонившись и взглянув на нее из-под насупленных бровей.

Да, эта девушка – истинная француженка и ни в коей мере не относится к тому типу женщин, которые ему нравились. У нее были блестящие черные волосы, уложенные по последней моде, и такие темные глаза, что трудно угадать, черные они или темно-карие. Невысокого роста, с отличной фигурой, она держалась очень независимо. Девушка приостановилась в дверях, увидев сэра Тристрама, перехватила его взгляд и в ответ задержала на нем свой.

Сильвестр дал им время оценить друг друга, а затем сказал:

– Подойдите сюда, мое дитя. И вы, Тристрам.

Живость, с которой его внучка повиновалась приглашению, выдавала ее покорность, совершенно несопоставимую с той решительностью, если не сказать – своенравием, что были написаны на ее хорошеньком личике. Она грациозно пробежала через всю комнату, сделав реверанс Тристраму, прежде чем вступить на возвышение. Сэр Тристрам прошел к кровати более степенно и, хмурясь, перевел взгляд на старика. Сильвестр протянул левую руку Эстаси:

– Позвольте мне представить вам, дитя мое, вашего кузена Тристрама.

– Вашего покорного кузена, – галантно уточнил Шилд.

– Для меня большое счастье познакомиться с кузеном, – чопорно ответила Эстаси. У нее был легкий, не лишенный приятности французский акцент.

– Я немного устал, – признался Сильвестр, – иначе я дал бы вам время узнать друг друга поближе. А теперь пусть все будет так, как получится, – цинично добавил он. – Если вы хотите, Юстасия, получить официальное предложение, Тристрам, без сомнения, сделает его вам – после обеда.

– Я не хочу официального предложения, – ответила мадемуазель де Вобан. – Для меня это совершенно несущественно. Но мое имя – Эстаси – и это очень хорошее имя, – а вовсе не Ю-ста-си-я! Я даже выговорить его не могу и нахожу просто безобразным.

Эта речь, произнесенная твердым и хладнокровным топом, заставила сэра Тристрама бросить на юную леди вопросительный взгляд.

– Надеюсь, мне будет позволено называть вас Эстаси, кузина?

– Конечно, думаю, это будет удобно, – ответила Эстаси, подарив ему блестящую улыбку.

– Ей восемнадцать, – перебил внучку Сильвестр. – А сколько вам?

– Тридцать один, – ответил сэр Тристрам.

– Хм-м! – протянул Сильвестр. – Прекрасный возраст!

– Для чего? – поинтересовалась Эстаси.

– Для того чтобы жениться, мисс! Эстаси бросила на деда задумчивый взгляд, но воздержалась от дальнейших замечаний.

– Теперь вы можете спуститься вниз к обеду, – сказал Сильвестр. – Я сожалею, что не смогу разделить с вами трапезу. Но я уверен, что замечательное вино, которое Порсон подаст, позволит вам преодолеть скованность, если она возникнет между вами.

– Вы все предусмотрели, сэр, – заметил Шилд. – Так пойдемте, кузина?

Эстаси, которая вовсе не страдала стеснительностью, выразила свое согласие, сделала еще один реверанс дедушке и в сопровождении сэра Тристрама отправилась в столовую.

Дворецкий посадил их по разные стороны огромного стола, на что они молча согласились, хотя вести разговор на таком расстоянии было затруднительно. Стол был роскошно сервирован, блюда прекрасно приготовлены, но все это длилось слишком долго. Сэр Тристрам отметил про себя, что его предполагаемая невеста отличается незаурядным аппетитом, и в первые же пять минут обнаружил, что она обладает даром безыскусной речи, так непохожей на то, что ему приходилось обычно слышать в лондонских гостиных. И уж совсем поразили сэра Тристрама ее слова:

– А жаль, что вы такой темноволосый, потому что мне вообще не правятся брюнеты. Ну что ж, придется привыкать.

– Благодарю вас, – только и ответил задетый Шилд.

– Если бы дедушка оставил меня во Франции, то я вышла бы замуж за герцога, – заявила Эстаси. – Мой дядя, в настоящее время наместник епископа, определенно собирался это осуществить.

– Скорее всего, вы попали бы под гильотину, – ответил на это сэр Тристрам, в душе ужаснувшись такой перспективе.

– Да, это верно, – согласилась Эстаси. – Мы часто говорили об этом – моя кузина Генриетта и я. Мы даже представляли, как взойдем на нее, – гордо, без плача, разумеется, только будем немного бледны. Генриетта хотела бы взойти на эшафот при полном параде, но, думаю, только потому, что ее придворный туалет был из желтого атласа. Генриетта считала, что он ей очень идет, хотя на самом деле это было вовсе не так! Я думаю, что молодым на гильотину надо надевать только белое и ничего не держать в руках, кроме разве что носового платка. Вы не согласны со мной?

– Не думаю, что имеет какое-либо значение, во что человек одет, если его ведут на эшафот, – ответил сэр Тристрам.

Эстаси с изумлением взглянула на собеседника:

– Вы так думаете? Но… Представьте: молодую девушку везут в телеге для осужденных на казнь, бледную, одетую во все белое, но ничего не боящуюся… Неужели вам не стало бы жаль ее?

– Мне было бы жаль любого, кого везут в телеге для осужденных на казнь, какого бы возраста или пола они ни были, и уж совершенно независимо от того, как они одеты, – перебил ее сэр Тристрам.