Мираж - [11]

— Мне придется задать вам вопрос, который интересует всех: были ли вы на самом деле шпионом?

— В армии, отбывая воинскую повинность — это было тысячу лет назад, — я работал в одном чрезвычайно жалком подразделении, занимающемся допросами; мы старались с помощью уговоров перетянуть людей через чехословацкую границу и вытряхнуть из них информацию, допросить их. Конечно, когда вы проработаете на дипломатической службе столько, сколько я, вы будете чувствовать таких людей на расстоянии. Но мне хотелось бы разрушить такое представление обо мне. Если вы написали рассказ о лондонских проститутках, вас не обвинят сразу в том, что вы содержите публичный дом. Но стоит вам написать рассказ о шпионах, как окажется, что чем вероятнее, правдоподобнее этот рассказ, тем меньше поверят в то, что это плод вашего воображения. Я гораздо больший сторонник правдоподобия, нежели подлинности в искусстве — ведь, в конце концов, в этом заключается творчество писателя.

— Как ни странно, хотя вы сами называете своего «Жестянщика — портного — солдата — шпиона» шпионским романом — а это великолепный рассказ о шпионах, — меня увлекло в нем то, как этот жанр позволяет вам говорить о политике.

— Да, я широко использую эту возможность, и мне кажется, еще не раскрыты все возможности, заложенные в жанре шпионского романа. Понимаете, тот, кто работает в разведке, должен отличаться от обычного бюрократа тем, что действует. Там, где другие болтают, он делает. Вот представьте: прокуренный кабинет премьер-министра, и каждый из присутствующих преследует свои корыстные цели; премьер-министр удаляется в маленькую комнату, где находятся двое парней в серых фланелевых костюмах, которые говорят ему: «Не прикажете ли просто перерезать ему глотку?» То есть это люди, которые сочетают идею с ее практическим осуществлением. В этом смысле они выступают в роли пехоты нашей идеологии.

Сегодня, когда у нас нет никакой идеологии, а в нашей политике царит хаос, я нахожу для себя удобный микроскоп и, изучая тайный мир, создаю из него многозначительный фасад мира видимого.

— А поскольку герой вашей книги Смайли является, может быть, самым современным героем, неопределенность его взглядов на все, включая политику, оказывается тем стержнем, на котором крепится главная идея книги.

— Да, и именно это мне нравится больше всего в нем и в книге. Смайли напоминает мне персонаж одной из моих ранних книг, который говорил: «Видите ли, моя работа заключается в том, чтобы лгать на благо моей страны, однако проблема в том, что я не знаю, где правда».

— Как вы думаете, беспокойство Смайли относительно его идеологической позиции характерно для людей, занимающихся такой работой, или это плод вашего вымысла?

— В какой-то степени такое беспокойство свойственно людям, занимающимся подобной работой. Я полагаю, оно вообще свойственно думающим руководителям. Есть много людей, которые считают, что их собственные сомнения отвечают национальной потребности, и, как только они выявляют такую национальную потребность, они стремятся удовлетворить ее.

Эта ответственность довольно религиозна по своему характеру, сомнение же по своей сути антицерковно. Я действительно верю, что такого рода сомнения распространены весьма широко, если судить по тем живым откликам, которые вызвала моя книга после первого издания, особенно в Штатах. Я думаю, в ней точно передано настроение, распространенное там, где ценности распадаются так быстро, и мы просто хотим остановить прокручивающуюся пленку и задержаться на каком-нибудь одном кадре. Смайли говорит, что в жизни всякого человека наступает момент, когда ему следует остановиться и сказать: «Вот мое поколение, и вот так я буду вести себя». Но взгляды и события меняются так быстро, что вы оказываетесь уже не способны на такой выбор. С тех пор как «горячая» война перешла в «холодную», а «холодная» война перешла в разрядку, мы испытали на себе ряд безумных идеологических превращений. Так что Смайли — это сомневающаяся личность, связанная обязательствами, и в этом смысле он, на мой взгляд, чрезвычайно современен.

— Но ведь политические сомнения — это метафора всей книги, ибо все отношения в ней, как правило, неискренни по своему характеру.

— Да, они неискренни. Я полагаю, любые отношения чреваты напряжением, расшатывающим нервы. По правде говоря, именно такой мне представляется жизнь.

— Одним словом, никто никому не может доверять?

— Нет, я поджидаю нужный момент, записываю «вяжущий» материал — замешиваю на бумаге цементный раствор и тогда уже ставлю себя в жесткие рамки. Иначе я не могу. При работе над «Шпионом, который пришел с Востока» я совершенно произвольно изменил сюжет, а в самом конце книги вывернул все наизнанку. Довольно часто делаешь для себя такое открытие: стараешься изо всех сил, чтобы персонаж выглядел симпатичным человеком, однако на практике он вдруг оказывается по всем признакам скотиной.

— Вам нравится работать над второстепенными образами? В книге много маленьких ролей.

— Я люблю писать эти маленькие роли. Когда создаешь образ одного-двух героев, в портретах остальных персонажей действительно приходится ограничиваться довольно небрежными мазками — иначе они нарушают общий масштаб. С моими персонажами это происходит постоянно. Но теперь я борюсь с этим, используя их в качестве промышленных отходов для следующей книги или для другой, которую напишу после нее. Я обещаю им хорошо обойтись с ними в следующей книге, если они сейчас будут вести себя спокойно».