Мирабо: Несвершившаяся судьба - [169]

— А кто бы не захотел быть вторым?

Вся трагедия грядущих лет заключалась в этой фразе, которую никто не расслышал.

Кортеж продолжил свой путь к горе Святой Женевьевы; спустилась ночь, но чуткая толпа хранила благоговейное молчание. Пробило полночь, когда гроб Мирабо опустили рядом с Декартом; каждый думал, что он здесь на веки вечные; но мы уже знаем, что было потом.

Нелегко оставаться великим человеком в глазах толпы. Однако еще труднее казаться таковым в глазах собственной семьи, и надгробная речь, произнесенная Луизой де Кабри, звучала гораздо искреннее. «Бич семьи окончил свой земной путь, — писала увядшая любовница своему брату Мирабо-Бочке. — Это благодеяние Провидения, всю цену которого должны почувствовать его семья и отчизна».

Они были последними обломками адского рода. Луизе де Кабри оставалось жить несколько лет; Мирабо-Бочка погибнет в следующем году на поединке выпивох во Фрибурге в Брейсгау, где он командовал полком эмигрантов. Бальи де Мирабо, единственный мудрый человек в семье, покинул Францию и отправился на Мальту, где мирно угас в 1794 году.

Эмили де Мариньян на какое-то время переживет этот мор. Выйдя замуж за итальянского аристократа, графа делла Рокка, и потом снова овдовев, наследница Мариньянов порой будет с нежностью вспоминать о великом человеке, которого она недооценивала. И когда она умрет в 1800 году, то завещает свое состояние маленькому Коко — внебрачному сыну своего мужа. По странному повороту судьбы деньги, которых некогда вожделел молодой честолюбец из Прованса, чуть было не вернулись к его кровинке. Погрешность в оформлении завещания помешала исполнить последнюю волю Эмили де Мариньян. Люка де Монтиньи не стал наследником состояния, но получил тяжелую наследственность и посвятил все силы тому, чтобы создать идеализированный образ незаурядного человека, даровавшего ему жизнь.

Правда, это «житие святого» малоубедительно, и суждения о Мирабо будут по-прежнему разниться на протяжении веков.

VII

Как выразить в нескольких строках столь противоречивый характер, тогда как этого не сделать и в целом томе, написанном беспристрастно?

И все же нельзя провести целые месяцы в близком общении с таким человеком, разбирая листки, покрытые его высокомерным почерком, добросовестно читая его речи и письма, не создав невысказанного мнения, которое, впрочем, не претендует на непреложность.

Исключительный характер в исключительной среде — вот отправная точка.

Друг людей был необычен тем, что стал интеллектуалом в роду солдат. Живя в век Просвещения, он неумеренно возгордился из-за склонности, за которую, возможно, краснели бы его предки-вояки. По редкому капризу судьбы, его сын оказался на него похож, и это обстоятельство показалось его исключительному отцу настолько необычайным, что он пришел в раздражение, обнаружив у своего отпрыска собственные недостатки; к этому раздражению вскоре примешалась ревность, почти естественным образом преобразившаяся в ненависть.

Блестящие дарования, сдерживаемые ленью и зажимаемые невежами, тревожная сексуальность, доведенная до отчаяния грубостью, раннее осознание того, что его систематически задвигают на задний план, — всё это вместе поставило юного Оноре Габриэля де Мирабо в невыносимые условия.

Пламенная натура, испытывающая подобное угнетение, может заявить о себе лишь яркими ошибками; в их чрезмерности и заключалось освобождение.

За глупостями, которые лишь усугубляло неверно подобранное противоядие, последовали варварские наказания, которые навсегда разрушили слабое здоровье, скрывавшееся под крепкой с виду оболочкой.

И все эти ужасы происходили в век, когда люди верили в доброту рода человеческого, в добродетели свободы и осуждали гнет.

Бунт стал самой естественной формой защиты; в случае Мирабо его умеряло сознание собственной цены и рассуждение, суть которого он выразил так: свободный или нет, я до последнего вздоха буду отстаивать права человеческого рода.

Тридцатидвухлетний мужчина, вышедший в 1780 году из башни Венсенского замка, вполне созрел для того, чтобы стать великим гражданином; величайшая ошибка того времени, возможно, заключалась в том, что никто этого не заметил, и аристократа по рождению, превосходящего своим умом большинство равных себе, принуждали жить, перебиваясь с пятого на десятое жалким заработком.

Непониманием и завистью из этого человека, удивительно чувствительного к вопросам происхождения, сумели сделать деклассированный элемент; убежденного монархиста превратить в популиста, который, однако, ненавидел фракции и олигархии, поскольку был из них изгнан.

Однако несколько недель, проведенных в Национальном собрании, убедили Мирабо в том, что, если деспотизм короля переносить трудно, деспотизм парламента не вынести вообще.

Хорошо разбираясь в проблемах управления, он понял, что единственным решением для Франции было бы равновесие властей; когда он в этом убедился, монархия получила в его лице преданного слугу.

Значит ли это, что тогда он был в состоянии не допустить революции? Этот пункт требует уточнения: Мирабо вовсе не хотел предотвратить потрясения, а лишь остановить их на стадии, казавшейся ему разумной.