«Мир во что бы то ни стало!» - [4]

Ну что ж! И на том спасибо. Кутузов сложил письмо.

– Чтобы передать его мне, можно было прибегнуть к услугам простого курьера.

– Да! – вспыхнул Лористон. – Но мой великий император еще велел просить мне у вас разрешения поехать в Петербург для личных бесед с вашим императором Александром…

Кутузов со вздохом брякнул в колоколец:

– Князя Петра сюда! Живо… – Волконский предстал, что-то наспех дожевывая. – Вот человек, облеченный большим доверием нашего государя императора, и он завтра же отъедет обратно в Петербург, где в точности и доложит о вашем желании…

Время уже наступало Наполеону на пятки, и Кутузов верно расценил беспокойство Лористона, который сказал ему:

– Ради спешности дела мой император согласен пропустить князя Волконского на Петербург через… через Москву!

Волконский тоже был человеком ума тонкого.

– А мы, русские, не спешим, – усмехнулся он. – Думаю, что в объезд Москвы дорога-то моя будет вернее…

Время, время! Лористон истерзал перчатки, комкая их нещадно; уже не скрывая волнения, он спросил напрямик:

– Какое значение может иметь наша беседа?

На колени Кутузова вскочил котенок, и он его гладил.

– А никакого! – был ответ, убийственный для Лористона. – Я не склонен придавать нашей беседе ни военного, ни паче того политического характера. Все подобные разговоры мы станем вести, когда ни одного чужеземца с оружием в руках не обнаружится на нашей священной русской земле…

Лористон сложил руки на эфесе боевой шпаги:

– Не забывайте: наши армии почти равны в силах!

– Я знаю, – откровенно зевнул Кутузов…

За полчаса до полуночи Лористон покинул главную квартиру и вернулся к аванпостам, где его с нетерпением поджидал неаполитанский король – Мюрат…

Лористон сказал ему:

– Коленкур умнее меня – он избежал позора.

– Нам следует подумать и о себе, – отвечал Мюрат. – Слишком много получили мы славы и слишком мало гарантий для будущего.

Горячий и необузданный, Мюрат вскочил на коня, и конь вынес его к бивуакам русским, где возле костра сидел генерал Михаил Милорадович, обгладывая большую жирную куриную ногу.

– Не хватит ли уже испытывать наше терпение? – крикнул ему король. – Выпишите мне подорожную до Неаполя, и я клянусь, что завтра же ноги моей не будет в России.

Галльский юмор требовал ответного – русского.

– Ну, король! – отвечал Милорадович, держа в одной руке бокал, а в другой курицу. – С подорожной до Неаполя вы обращайтесь к тому, кто подписал вам подорожную до Москвы…

Мюрат занимал позицию в авангарде армии.

– Мой родственник, – говорил о нем Наполеон, – это гений в седле и олух на земле. Он теперь повадился навещать русские аванпосты, где казаки дурят ему голову похабными анекдотами и выпивкой. Боюсь, что русские не такие уж наивные люди, как ему кажется, и они просто водят короля за нос…

В ожидании Лористона император не спал, проведя ночь в беседах с генералом Пьером Дарю. Обретя небывалую откровенность, Наполеон раскрыл перед ним свои последние козыри:

– Еще не все потеряно, Дарю! Я еще способен ударить по Кутузову, отбросить его в леса от Тарутинского лагеря, после чего форсированным маршем проскочу до Смоленска.

Дарю тоже был предельно откровенен:

– Едва вы стронете армию из-под Москвы, все солдаты пойдут не за вами, а побегут прямо домой, нагруженные гигантской добычей, чтобы как можно скорее торговать и спекулировать плодами своего московского мародерства…

– Так что же нам делать, Дарю?

– Оставаться здесь, в Москве, которую следует превратить в крепость, и в Москве ожидать весны и подкреплений из Франции.

– Это совет льва!  – отвечал Наполеон. – Но… что скажет Париж? Франция в мое отсутствие потеряет голову, а союзные нам Австрия и Пруссия начнут смотреть в сторону Англии… Ваш совет, Дарю, очень опасен… хотя бы для меня!

Сосредоточенный, он выслушал доклад Лористона о посещении им ставки Кутузова. Прямо в открытую рану Наполеона Коленкур безжалостно плеснул свою дозу яда:

– И как велико желание вашего величества к миру, так теперь велико желание русских победить вас.

Наполеон схватил Коленкура за ухо – больно:

– По возвращении из Петербурга – да! – вы пять часов подряд уговаривали меня не тревожить Россию. Я бы осыпал вас золотом, Коленкур, если бы вы сумели отговорить меня от этого несчастного похода. А теперь? Если уйти, то… как уйти? Европа сразу ощутит мою слабость. Начнутся войны, каких еще не знала история. Москва для меня – не военная, а политическая позиция. На войне еще можно отступить, а в политике… никогда!

Он резко, всем корпусом, повернулся к Бертье:

– Пишите приказ: дальше Смоленска не тащить к Москве пушки и припасы. Теперь это бессмысленно. У нас передохли лошади, и нам не вытащить отсюда все то, что мы имеем.

Наполеон пробыл в Москве всего тридцать четыре дня. В день, когда он проводил смотр войскам маршала Нея, дворы Кремля огласились криками, послышался отдаленный гул. Все заметили тревогу в лице императора, он окликнул своего верного паладина:

– Бертье, вы объясните мне, что это значит?

– Кажется, Милорадович налетел на Мюрата… Кутузов от Тарутинского лагеря нанес удар! Тридцать восемь пушек уже оставлены русским. Мюрат отходит. Его кавалерия едва таскает ноги, а казацкие лошади свежей. Наши французы забегали по лесам как зайцы.