Мир в XIX веке - [7]

В Европе XIX столетия, великом историческом переплетении универсализма и национализма, империй и национальных государств перевес, казалось, склоняется на сторону последних. После краха наполеоновской системы континент раскалывается, национальные государства множатся и усиливаются, тогда как внутреннее напряжение в континентальных империях (Австро-Венгерской, Османской, Российской) постоянно нарастает. Однако в конце XIX в. на авансцену истории выходят новые формы политического универсализма — колониальные империи, которые создаются в большинстве своем национальными государствами. Универсализм торжествует, но уже не на европейском, а на более высоком уровне, в масштабах всей планеты.

Если в первой половине XIX столетия колониальная экспансия еще встречала сопротивление и в обществе, и в политических кругах, то к последней трети века большинство европейцев гордились своими колониальными империями. Имперская идея и колониальная культура стали важнейшими составляющими массовой культуры. Если прежде колонии рассматривались преимущественно как сфера деятельности военных или место принудительной изоляции антисоциальных элементов, то теперь для населения метрополий они представляются своеобразным «полигоном прогресса», где проходят апробирование новые социальные, политические и экономические технологии. И даже церковь, сталкиваясь со все большей секуляризацией европейских обществ, обращает взор на колонии — в поисках новых прихожан, еще не испорченных пагубным влиянием атеизма.

За несколько десятилетий ряд наций-государств переживают впечатляющее превращение в империи, а часть из них — в великие мировые державы. Это преображение стало результатом глубокой социально-психологической трансформации обществ. Можно сказать, что в последней трети XIX в. западная цивилизация расширяет не только свои пространственные границы, она меняет свою сущность, осознавая себя как доминирующую культуру.

Чтобы реконструировать глобальную историю XIX в., важно постоянно ставить под сомнение сегодняшние самоочевидности, не исключая самых привычных понятий. Возьмем, к примеру, категорию «Запад». Как христианское «сообщество ценностей», противопоставлявшееся мусульманскому Востоку, эта категория появилась не ранее 1890-х годов. Известно, что оппозиция Запад-Восток восходит к античным космологиям и пространственному мышлению. Однако категория «Запад» возникла в результате расширения трансатлантической модели цивилизации. Когда сегодня говорят о Западе, то предполагают культурное и мирополитическое равенство европейцев и североамериканцев. Но эта симметрия вовсе не казалась очевидной европейцам рубежа XIX–XX вв. С самого начала идея «Запада» была еще менее связана с территорией, чем идея «Востока». Должны ли были переселенческие колонии на других континентах (Канада, Австралия, Новая Зеландия) принадлежать к Западу? Как можно отказать в этом статусе латиноамериканским странам с высокой долей населения, происходящего из Европы (например, Аргентине или Уругваю)?

В «долгом XIX веке» о «цивилизованном мире» говорили гораздо чаще, чем о «Западе». Это было в высшей мере гибкое и практически не привязанное к месту самоописание. Его убедительность зависела от того, могли ли те, кто считал себя «цивилизованными», внушить это другим. Вместе с тем, начиная с середины XIX в., элиты всего мира старались удовлетворить притязания цивилизованной Европы. В Японии признание страны частью «цивилизованного мира» даже стало целью национальной политики. Европеизация и модернизация означали, таким образом, не только выборочное восприятие элементов европейской и североамериканской культур, но и гораздо более серьезные претензии.

«Цивилизованный мир» по сути не поддавался пространственному изображению и нанесению на карты. «Цивилизованный мир» и его приблизительный синоним — «Запад» — были не столько категориями пространства, сколько ориентирами в международной иерархии.

Концепция особой культурной миссии Запада, которая восходит как к христианству с его универсализмом и призывом к обращению всех народов в истинную веру, так и к Французской революции с ее интенцией распространять среди всех народов идеалы свободы, замешивается в XIX в. на теории расы и, соответственно, расового превосходства. Миссия цивилизованных наций состоит в том, чтобы нести отсталым расам и народам лучшие достижения и своего прошлого, и своего настоящего (успехи науки и техники, законность, идеалы просвещения, демократические институты).

Колониальная экспансия и связанный с ней опыт познания остального мира приобрели в XIX — начале XX в. столь масштабный характер, что впервые в своей истории имперские нации увидели себя в зеркале других народов и цивилизаций. Это не могло не сказаться на процессе их самоидентификации и на обосновании идеи цивилизованности, культурности и превосходства. Открытие «новых» миров и «неизвестных» народов позволило жителям метрополий социализировать новое восприятие тех, кто жил за пределами Старого Света. Устанавливая иерархию колонизованных «рас» и, как следствие, ценность их человеческого капитала, теоретический и бытовой расизм способствовал осознанию европейскими народами своей принадлежности к единой нации и формированию их культурной идентичности.