Мир в латах - [210]

Лэниген шел по этому окаменелому миру, под голубым небом, затянутым у горизонта неподвижным маревом. Это небо, казалось, обещало нечто, чего оно никогда не могло дать. Машины двигались по правой стороне улицы, люди пересекали улицы на перекрестках, разница в показаниях часов составляла минуты и секунды.

Где-то за пределами города была сельская местность, но Лэниген знал, что трава там не растет под чьими-нибудь ногами, она просто стоит. Да, она, конечно, тоже растет, но медленно, незаметно, так что органы чувств этого не воспринимают. И горы были все такими же черными и высокими, но они были похожи на гигантов, захваченных врасплох, в середине шага и обреченных на неподвижность. Никогда больше не промаршируют они на фоне золотого (или пурпурного, или зеленого) неба.

Таков был этот замороженный мир. Таков был этот медленно изменяющийся мир, мир предписаний, рутины, привычек. Таков был этот мир, в котором ужасающие объемы скуки были не только возможны, но и неизбежны. Таков был этот мир, в котором изменение — эта подвижная, как ртуть, субстанция была превращена в тягучий, вязкий клей.

И в результате этого магия мира феноменов была уже здесь невозможна. А без магии жить нельзя.

Лэниген закричал. Он орал, а вокруг него собирались люди и глядели на него (но никто ничего не предпринимал и ни во что иное не превращался), а затем появился полицейский, как это и должно быть (но солнце ни разу не изменило свой облик), а затем приехала карета скорой помощи (но улица не менялась и на карете не было ни гербов, ни гербариев и у нее было четыре колеса, а не три или двадцать пять), и санитары доставили его в здание, которое стояло именно там, где оно и должно было стоять, и какие-то люди стояли вокруг него и не изменялись и не могли измениться, они задавали ему разные вопросы в комнате с безжалостно белыми стенами.

Они прописали отдых, тишину, покой. К несчастью, это был именно тот яд, с помощью которого он когда-то пытался спастись от своего кошмара. Естественно, ему вкатили лошадиную дозу.

Он не умер, для этого яд был не настолько хорош. Он просто сошел с ума. Его выписали через три недели как образцового пациента, прошедшего образцовый курс лечения.

Теперь он живет себе и верит, что никакие изменения невозможны. Он стал мазохистом — наслаждается наглой регулярностью вещей. Он стал садистом — проповедует другим святость механического порядка вещей.

Он полностью освоился со своим безумием (или безумием мира) во всех его проявлениях и примирился с окружением по всем пунктам, кроме одного. Он несчастлив. Порядок и счастье — смертельные враги, и Мироздание до сих пор так и не смогло их примирить.

Фриц Лейбер Мариана

К тому времени, когда Мариана обнаружила на главном пульте управления домом потайную систему, она жила уже в этой обширной вилле, как ей казалось, целую вечность. И всю эту вечность ненавидела растущие вокруг виллы высокие сосны.

Потайной пульт был просто чистой полоской алюминия между рядами кнопок управления кондиционерами и гравитационного контроля.

Она сначала подумала, что здесь просто оставлено место для будущих переключателей, если они — упаси боже — когда-нибудь понадобятся. Пустое пространство на пульте находилось выше кнопок трехмерного телевидения, но ниже переключателей для управления роботом-дворецким и роботами-служанками.

Джонатан предупреждал ее, чтобы она, пока он в городе, зря не трогала главный пульт управления. Он опасался, что Мариана пережжет какие-нибудь цепи. Так что, когда потайная панель подалась под ее бесцельно блуждающими по пульту пальцами и с музыкальным звоном свалилась на каменный пол патио, первым ее чувством был испуг.

Потом она увидела, что это всего лишь неширокая, продолговатая крышка из непокрашенного алюминия, а на том месте, которое она прикрывала, находится ряд из шести маленьких переключателей. Только верхний из них был помечен. Рядом с ним мерцала надпись из крошечных букв: деревья. Переключатель был в положении ВКЛ.

Когда вечером Джонатан вернулся из города, она набралась смелости и рассказала ему о своем открытии. Он не был особенно взволнован или рассержен.

— Конечно же, тут есть переключатель для деревьев, — сказал он равнодушно, одновременно отдавая приказание роботу нарезать бифштекс. — Разве ты не знала, что это радио-деревья? Не ждать же мне двадцать пять лет, пока они станут большими, да и все равно на камне они не будут расти. Городская станция передает базисный образ сосны, устройства вроде наших его принимают и проектируют вокруг домов. Пошловато, но удобно.

Немного подумав, она застенчиво спросила:

— Джонатан, а эти сосны — только призраки? Если с ними столкнешься, то ничего не почувствуешь?

— Конечно же, нет! Они такие же плотные и твердые, как этот дом, как скала под ними. Настоящие сосны — и на глаз и на ощупь. На них можно даже вскарабкаться. Если бы ты почаще выбиралась из дома, то знала бы про эти дела. Городская станция передает импульсы переменно-поляризованной материи — шестьдесят циклов в секунду…

Она отважилась задать ему еще один вопрос:

— А почему переключатель для деревьев был спрятан?