Мир в 2050 году - [104]

Коммуникации, активно развивавшиеся последние 40 лет, в следующее сорокалетие должны достигнуть своего пика. Как только стоимость суперширокополосного мобильного видео станет равна квадратному корню из нуля, вряд ли его можно будет сделать еще дешевле. Транспорт, за последние десятилетия ставший дешевле благодаря бизнесу, а не технологиям (бюджетные авиалинии до сих пор используют почти такие же двигатели, как 40 лет назад), скорее всего, станет бороться за удешевление. Невозможность улучшить городскую инфраструктуру, как и раньше, приведет к возникновению пробок на дорогах. Это может помешать любым усилиям по удешевлению транспорта.

Дешевое правительство?

А что насчет правительств? По большому счету, наши политические руководители и их помощники-бюрократы в последние 40 лет не делали ничего, чтобы снизить цену предлагаемых ими услуг. Напротив, время, необходимое среднему налогоплательщику для того, чтобы оплатить государственные услуги, значительно выросло, а улучшения их качества что-то не заметно. Любая продуктивность упиралась в более высокие зарплаты и пенсии в госсекторе (почти так же, как в случае монополий). Для этого есть частично убедительное оправдание: предоставляемые государством услуги – инфраструктура, здравоохранение, социальные услуги, оборона, закон и порядок и т. д. – не дешевеют. Даже если нам удается кормить, одевать и развлекать себя с помощью частного сектора (то есть с меньшими затратами), мы остаемся с налоговым учетом и медициной, которые не так-то просто удешевить. Сельское хозяйство и производство уже и так абсурдно дешевы, и если сделать их еще дешевле, разница будет незаметна. Дешеветь должны услуги. Если это правда (как намекает Тайлер Коэн в книге The Great Stagnation), это значит, что в действие вступил закон уменьшающейся доходности.

Этого мы ждали давно. Экономисты – с времен Джона Стюарта Милля, Давида Рикардо и Адама Смита. Вместо этого цены растут вместе с доходностью. Если бы глобальный рост замедлился в тот самый момент, когда мы остаемся без технологий, нуждающихся в усовершенствовании, то это означало бы разворот тенденции, существующей с 1800 г. Вот одна из причин, почему я считаю, что этого не произойдет. Вдобавок кто-нибудь и где-нибудь придумает, как улучшить качество и снизить цены в сферах вроде здравоохранения, строительства, транспорта и управления ресторанами. Подобные инновации происходят благодаря обмену идеями, а не в результате мозговой деятельности одинокого гения. По всей видимости, Интернет ускорил появление инноваций и дал нам шанс найти решения по удешевлению.

Есть одно свойство экономического роста, которое редко отмечают, – чем больше политический субъект, тем стабильнее рост. Страна менее подвержена скачкам и спадам, чем город, а континент – чем отдельные страны. Темпы роста планеты до сих пор стабильны, причем не в последнюю очередь потому, что планете не у кого занимать. Только однажды со времен Второй мировой войны мировой ВВП был ниже нуля – в 2009 г. он составил минус 0,6 %. Мировой ВВП на душу населения с 1970 г. удвоился. Если это произойдет еще раз в ближайшие 40 лет, то средний житель планеты будет иметь ежегодный доход в 22 тыс. сегодняшних долларов – больше, чем средний житель некоторых стран Евросоюза сегодня.

Более жизнеспособное будущее

Мальтузианское предположение, что более высокий уровень жизни автоматически означает использование большего количества ресурсов, ошибочно. Взять землю – ограниченный и жизненно важный ресурс. Количество земли, необходимое для того, чтобы прокормить, одеть и поселить одного человека, снижается, а не растет с повышением уровня жизни. Более высокая урожайность, использование флиса вместо шерсти, замена каминов газовым отоплением, использование стали или шлакобетонных блоков вместо дерева – все это сокращает площадь, необходимую для поддержания жизнедеятельности человека. Миграция людей в города также сократила количество необходимой человеку территории, даже если учитывать примыкающие сельские районы, обеспечивающие горожан. То же касается многих других ресурсов, скромно используемых современным человеком. Энергетическая интенсивность мировой экономики в джоулях на доллар падает на протяжении последних двух десятилетий. Не случайно угроза дикой природе более существенна в развивающихся странах. К примеру, Гаити почти не может позволить себе ископаемое топливо и получает энергию из дерева – даже пекарни используют древесный уголь, в результате чего исчезло 98 % лесов в стране. Соседняя Доминиканская республика куда богаче, и лесной покров там расширяется.

Интересным для изучения служит так называемый показатель продуктивности на душу населения (HANPP), определяющий степень присвоения человеком первичной продукции. Гельмут Габерль из Венского университета подсчитал, что люди забирают для себя и домашних животных 14,2 % выросших растений и уничтожают либо мешают росту еще 9,6 % (строя дороги или выпуская на пастбища коз). Остальные 76,2 % они оставляют дикой природе. Это только часть истории. Несмотря на то что в целом люди препятствуют росту растений, местами они усиливают его, удобряя и орошая почву. Существуют даже обширные территории, где стимуляция роста настолько велика, что почти соответствует объему присвоения (как в большей части Северной Европы) или даже превышает его (в дельте Нила). То есть даже после присвоения человеком ресурсов остается столько же или даже больше сырья, чем было бы, не существуй на Земле человека. Таким образом, влияние HANPP ниже всего в самых индустриальных регионах. Теперь представьте, что оставшийся мир движется в том же направлении, стабильно увеличивая количество потребляемого человеком растительного сырья, в то же время стабильно повышая количество остающегося другим животным, до тех пор, пока 9 млрд людей не начнут жить без забот, не оказывая существенного влияния на дикую природу. Невероятно? Есть масса свидетельств тому, что этот прогноз реален (при условии, что хватит энергии и воды). Другими словами, если добывать энергию (и, следовательно, воду) не из земли, можно сохранить землю, вместо того чтобы грабить ее, как это делало примитивное сельскохозяйственное производство, не имевшее доступа к искусственному орошению и удобрениям.