Мир приключений, 1986 - [67]

Трехпалый сделал то, чего никогда в своей жизни не делал: одним прыжком подскочил к обезьяне и с силой выбросил вперед копыто. Передний из трех ороговевших пальцев копыта, придававших следу форму трилистника, не был закруглен, как гладкие и подвижные в суставах задние пальцы, а по всей длине копыта спереди сходился углом, образуя острую грань. С ее помощью трехпалый легко прорубал дорогу в густых зарослях, отбивал кору с молодых деревьев, чтобы полакомиться сладким соком, выкапывал из твердой почвы коренья. Поэтому трехпалый почти не почувствовал, как копыто прошло через живую, податливую плоть обезьяны.

Терпкий запах крови хлынул в чуткие, нервные ноздри трехпалого, и напоенная этим запахом ярость с новой силой всплеснулась в нем, вымывая из мозга последние шаткие бастионы логики и рассудка, подчиняя могучее тело, быстрые ноги, тонкое чутье одному–единственному слепому, неизвестно откуда возникшему и в то же время непреодолимому инстинкту.

С этого момента трехпалый убивал не останавливаясь, однако в его действиях проглядывала система, слишком сложная для того, чтобы ее можно было приписать простому бешенству. Казалось, трехпалый превратился в автомат, механизм, который захватил чей–то злой, чужой разум и теперь нажимает нужные кнопки, выполняя коварный, заранее продуманный план.

Управляемый этой неведомой силой, трехпалый выбирал себе участок леса и начинал носиться по нему от центра концентрическими кругами, вытесняя из участка всех его обитателей и безжалостно убивая замешкавшихся. Очистив себе таким образом зону, трехпалый останавливался, ждал некоторое время, вслушиваясь в себя, и, не получив желанной команды, бросался бежать дальше, находил новый участок, и все повторялось сначала.

Ярость, безумие, гнев сливались в невыносимую боль, становились с каждым часом все сильнее, пронзительнее, казалось, тело вот–вот лопнет, разорвется на тысячи маленьких яростных клочков…

И все же эта боль, от которой нельзя было убежать, которая делалась все нестерпимее, была одновременно и несказанно сладка, приятна трехпалому, потому что обещала: Главное уже близко.

…Трехпалый делал третий круг, гоняясь за лисицей, которая никак не желала убраться с его участка, когда неожиданно натолкнулся на новый запах. Память тут же подсказала, что запах этот принадлежит чужим существам, недавно поселившимся на краю леса. Еще он вспомнил, что пришельцы — единственные животные, которых и ему, трехпалому, надо опасаться. Однако голос самосохранения сейчас звучал в нем совсем слабо, и трехпалый его не услышал. Кроме того, жизнь для него теперь, ни собственная, ни чужая, не имела никакого значения. Как любое другое живое существо, пришелец в данный момент был потенциальным злом, которое нельзя оставлять на участке, где может свершиться Главное.

Чужак был крупнее лисы, а значит, опаснее; чужак прятался совсем рядом. Трехпалый перешел на новый след, уничтожил чужака и, не обращая внимания на грохот и удар в плечо, вырвавший кусок шкуры, бросился опять за лисой.

И вдруг почувствовал, что Главное произойдет сейчас.

Ярость, свирепость, желание убивать внезапно исчезли. Трехпалый остановился, тяжело водя боками от многочасовой гонки, трусцой подбежал к раскидистому кусту и, пятясь, чтобы как можно глубже спрятать в зарослях заднюю часть тела, улегся под колючие ветки.

В этот момент пузырь холки, за последние дни заметно выросший и туго натянувший покрытую короткой рыжеватой щетиной кожу, разорвался с глухим щелчком, и трехпалый ощутил величайшее блаженство: свершилось Главное!

Из–под треснувшей кожи десятками, а потом сотнями хлынули во все стороны крохотные червячки на коротких проворных ножках — личинки. Трехпалый видел, как, уже нисколько не боясь его, из–за деревьев вынырнула лисица, которую он не успел убить, потратив время на чужака, и стала с жадностью пожирать личинок. Спрыгнула с ветки и остервенело заработала клювом птица, торопясь набить зоб. Неизвестно откуда появилась толстая, бурая, в зеленых пятнах змея и тоже присоединилась к пиршеству. Трехпалого это больше уже не тревожило, он знал, что часть личинок обязательно спасется, успев спрятаться в кустах, зарыться в землю, либо прогрызть себе ход под кору, или пробраться к реке и там нырнуть в ил. Из тех, кого не сожрут сегодня, половина погибнет позже. Но те личинки, которые успеют приспособиться к окружающим условиям, выживут и станут тапирами, муравьедами, лисами; из многих получатся насекомые; те, что сумеют окуклиться в речном иле, всплывут на поверхность уже яркими, крылатыми птицами…

А одна личинка, а может быть, даже несколько превратятся в прекрасных, сильных, длинноногих трехпалых. И, как он, проживут десятки лет, не ведая страха сами и не вызывая страха у других. И если судьба изберет их, как избрала его, своим орудием, то в них тоже однажды заговорит великий закон Жизни, и тогда они так же, как и он, заревут от нестерпимой сладкой боли и станут носиться по лесу, наводя ужас на его обитателей и вытаптывая все живое на своих участках. А потом снова свершится Главное, и Жизнь возьмет из них все, что ей надо, и создаст тех, кто будет ее достоин…