Мир приключений, 1976 - [237]

— Лодка! Лодка! — раздался приглушенный туманом голос.

Ребята попадали на дно, а рожок вывалился у Дэна из рук.

— Постой! — воскликнул Гарви. — Да это же наш кок.

— И чего это меня угораздило вспомнить эту дурацкую басню, — проворчал Дэн. — Конечно, это доктор!

— Дэн! Дэнни! Ау-у-у, Дэн! Гарв! А-у-у, Гарви!

— Мы здесь! — закричали оба мальчика. Они услышали стук весел, но блестящее и вспотевшее лицо кока увидели, только когда он выплыл прямо на них.

— Что стряслось? — спросил он. — Дома вам попадет.

— Только этого нам не хватало. Мы тут мучаемся, а они… — сказал Дэн. — Домой бы добраться, а там будь что будет. Ну и в компанию мы попали, док.

И он рассказал коку, что с ними приключилось.

— Точно! Он за своим ножом приходил. — Это было все, что сказал потом кок.

Никогда прежде маленькая, качающаяся «Мы здесь» не казалась им такой по-домашнему уютной, как теперь, когда кок, родившийся и выросший в туманах, подвез их к ее борту. Из рубки лился теплый, приятный свет, а из камбуза до них донесся привлекательный запах еды; голоса Диско и всех о. стальных — все были живы и здоровы — звучали божественно, хоть все они обещали задать им основательную трепку. Но кок оказался великим мастером стратегии. Он не стал поднимать лодку на борт, пока не поведал им о приключениях мальчиков, а Гарви он отвел роль талисмана, который способен спасти от любых напастей. Так что в конце концов мальчиков приняли на борт как настоящих героев и вместо обещанной трепки их со всех сторон засыпали вопросами. Малыш Пенн произнес целую речь о вреде предрассудков; но общественное мнение выступило против него и за Длинного Джека, который почти до полуночи сыпал устрашающими историями о привидениях. Под их-то влиянием никто, кроме Солтерса и Пенна, и словом не обмолвился об «идолопоклонничестве», когда кок поставил на доску зажженную свечу, положил на нее кусок замешенного на воде теста, насыпал щепотку соли и опустил доску на воду со стороны кормы на случай, если француз не успокоился. Свечку зажег Дэн, потому что пояс купил он, а кок бормотал заклинания до тех пор, пока прыгающий язычок пламени не исчез вдали.

Когда они, отстояв вахту, улеглись на своих койках, Гарви спросил Дэна:

— Ну так как насчет прогресса и католических предрассудков?

— Ха! Будь спокоен, я прогрессивный не меньше других. Но когда дело доходит до того, что какой-то мертвый француз из-за тридцатицентового ножа до смерти пугает двух несчастных мальчиков, тогда, извини меня, я целиком полагаюсь на кока. Не доверяю я иностранцам — ни живым, ни мертвым.

На следующее утро всем, кроме кока, было неловко из-за вчерашнего, и они работали с удвоенной энергией, изредка ворча друг на друга.

«Мы здесь» шла нос к носу с «Пэрри Норман», соревнуясь, кто из них наловит больше рыбы. Дело дошло до того, что остальные шхуны разделились на два лагеря, заключая пари на табак за ту или другую. Экипаж обеих шхун работал от зари до зари, то вытаскивая из воды рыбу, то на разделке, и засыпал прямо на месте. Даже коку пришлось перебрасывать рыбу, а Гарви отправили в трюм подавать соль; Дэн же занимался разделкой.

Шхуне «Пэрри Норман» не повезло: один из членов ее экипажа растянул себе ногу, и «Мы здесь» победила. Гарви представить себе не мог, как в трюме поместится хоть еще одна рыбина, но Диско и Том Плэтт всё находили и находили для нее место и прессовали ее большими камнями из балласта, и каждый раз оставалось работы «еще на денек — другой». Диско скрыл от них, что соль кончилась. Он просто пошел в помещение рядом с рубкой и начал вытаскивать оттуда большой грот. Это было в десять утра. К двенадцати, когда они поставили грот и топсель, к шхуне стали подходить завидовавшие их удаче лодки с других шхун, чтобы передать домой письма. Наконец все было готово, на мачту взлетел флаг — право первой шхуны, отплывающей с Отмелей, — «Мы здесь» снялась с якоря и тронулась в путь. Притворяясь, будто он хочет услужить тем, кто не успел передать с ним письма. Диско аккуратно повел судно от одной шхуны к другой. На деле он совершал победное шествие, потому что пятый год подряд он доказывал, какой он хороший мореход. В сопровождении гармоники Дэна и скрипки Тома Плэтта они запели волшебную песню, которая исполняется только тогда, когда замочена вся соль:

Ио-го-го! Ио-го-го! Передавайте свои письма!

Вся наша соль замочена, и мы снялись с якоря!

На палубу шлепнулись последние письма, привязанные к кускам угля, глостерские рыбаки прокричали приветы своим женам, возлюбленным и знакомым, и шхуна «Мы здесь» закончила свое музыкальное шествие по флотилии, причем ее паруса трепыхались подобно руке человека, посылающего друзьям прощальные приветы.

Гарви скоро обнаружил, что «Мы здесь», перебирающаяся со стоянки на стоянку под одним косым парусом, и «Мы здесь», идущая к юго-западу под всеми парусами, — это две разные шхуны. Даже в «детскую погоду» штурвальное колесо прыгало и вырывалось из рук; он чувствовал, как нагруженная до отказа шхуна мощно разрезала волны, а от белого буруна за бортом у него даже зарябило в глазах.

Экипаж шхуны был все время занят парусами. Когда паруса надувались, как у гоночной яхты, Дэн находился при главном топселе, переводить который надо было вручную каждый раз, когда шхуна меняла направление. В свободное время команда работала на помпе, потому что спрессованная рыба давала сок, и от этого груз не становился лучше. Но поскольку ловить рыбу не приходилось, у Гарви появилась возможность по-другому взглянуть на море. Глубоко осевшая шхуна была, естественно, в самых тесных взаимоотношениях с окружающей средой.