Мир приключений, 1965 - [4]

А Василий объясняет: Хасан, Мюнхен, Испания… Не такое сейчас время, когда он, Василий Порик, может быть агрономом, он чувствует, понимаете — чувствует, что его место в армии, он хочет быть в первых рядах, понимаете — в первых, там его место…

— Пиши. — говорит военком и кладет на стол лист бумаги. — Пиши, Вася.

“Заявка. Прошу послать меня в Одесское военное училище. Василий Порик”.

Это было четвертого апреля 1939 года, за пять месяцев до начала второй мировой войны.

Он не ошибся, районный военком кануна второй мировой войны. Он взял стоящего новобранца. Он не выдал Порику путевку в жизнь, — он послал его на смерть и бессмертие.

…3 сентября 1939 года танковые клинья немцев врезаются в тело Польши — последнего союзника Франции. Это — война, общеевропейская, мировая, самая большая за пять тысяч лет война. Мобилизация. Войска тянутся на линии Мажино. Англичане высаживаются в Нормандии.

12 мая 1940 года англо-французский фронт прорван. Полтора месяца паники, унижения и позора. Самая большая европейская армия без боя сдает Париж, без боя отступает, откатывается, бежит. Нет штабов, нет приказов, правительство перебралось на юг. Правительство добровольно отдает власть Петену. 22 июня 1940 года в том же Компьенском лесу, в том же вагоне, где двадцать два года назад подписали капитуляцию немцы, теперь подписывает французскую капитуляцию представитель маршала Петена — генерал Хюттингер.

Гитлер — хозяин Западной Европы.

Но он рано радуется.

В Одессе, Москве, Тбилиси, Омске — на одной шестой части нашей планеты миллионы советских людей готовятся встретить Гитлера. Мы не ведаем, какова она будет, Победа, скольких из нас она потребует за себя. Мы о многом не догадываемся, но это решительно ничего не значит: коса все равно найдет на камень.

…В Одессе Василия поразило море. И странные, ни на что не похожие одесские улицы и набережные: какие-то бесшабашные и немного грустные одновременно. Он так и не успел к ним привыкнуть — увольнения были редкостью: училище перешло на ускоренную программу. Лекции, строевые занятия, обед, сон, самоподготовка… И опять лекции, и опять — “Выше голову!”, “Шага не слышу!”, “Второе отделение, по мишеням залпом… огонь!” Бег, метание гранат, многокилометровые марш-броски, когда к концу кажется, что сейчас вот упадешь — и пусть как хотят, но ноги идут, сами идут, легко вышагивают длинные маршевые расстояния. А. потом занятия: “Щиток пулемета предназначен… для введения патрона в канал ствола”.

И уставы: строевой службы, гарнизонной, полевой, маленькие емкие книжечки уставов, где расписан чуть ли не каждый шаг красноармейца и командира, придирчивые, сто раз продуманные уставы, — каждое слово стоит не зря, каждая запятая со смыслом. И их надо зубрить, как таблицу умножения, и уметь объяснить другим — как теоремы геометрии. Строгость сержантов-сверхсрочников: “Курсант Порик, за плохую заправку койки — один наряд вне очереди!” — “Есть один наряд!” — и на кухню, хорошо, если только на кухню. Да, военком был прав: армия — не парад…

Но был и парад — первый парад в жизни Василия. Как будут вспоминаться его торжественные минуты — там, в Сен-Никезе, когда сквозь беспамятство звон кандалов вдруг напомнит чистую медь полкового оркестра. “К торжественному маршу! На одного линейного дистанция! Первый взвод прямо, остальные — на-пра-во!” И как один человек с тысячей рук и ног единое сотнеголовое тело строя, ладно покачиваясь, печатает шаг по одесским улицам. Бегут мальчишки, девушки улыбаются с тротуаров… Солнце в глаза, огромное, тяжелое, доброе… Точный звук барабана… И пустынное поле впереди, Куликово поле, где принимали всегда присягу новобранцы в Одессе. Знамя, командир читает текст, тысяча молодых голосов повторяет: “Я, гражданин Советского Союза… перед лицом своих товарищей торжественно клянусь…”

И — могилы героев восстания во французском флоте в 1919 году. Старый коммунист, очевидец, медленно вспоминает каждую деталь, каждую драгоценную подробность славного матросского бунта. “Жанна Лябурб”, повторяет рассказчик, “Жанна Лябурб” — огненная коммунистка, сумевшая вместе с другими поднять многотысячный флот. “Жанна”, — запомнит Василий. “Жанна”, — вспомнит он далеко от Одессы.

Он многое запомнит из этих недолгих одесских месяцев. И физрука — каким он казался придирой, и как ему будет благодарен Василий в жуткую ночь своего главного подвига… И значок ГТО, врученный тем же физруком, — и значок всплывет в памяти, и тоже сыграет свою неожиданную роль в часы предсмертья.

Он был недолго в училище, но он получил от него все, что можно. Порик, прирожденный солдат, усваивал военное дело легко. Строевые занятия — бич новобранцев — казались ему интереснейшим отдыхом. С неторопливой тщательностью и крестьянским интересом к машине он изучал оружие: винтовку, пулемет, миномет, гранату… И после всех трудов праведных оставался веселым, общительным, разговорчивым парнем с ярко выраженной жилкой руководителя, организатора: люди тянулись к нему безотчетно.

Как само собой разумеющееся, в Харькове, куда перебросили курсантов из Одессы, Василия избрали комсоргом роты, портрет его не сходил с Доски почета. Приняли кандидатом в члены партии. Назначили командиром отделения и помощником командира взвода. Было у него в распоряжении двенадцать человек. “Учитесь, курсант, — объяснял ему начальник училища, — отделение есть основа армии. Сумеете хорошо справиться с отделением — справитесь легко и со взводом и с ротой”.