Мир приключений, 1962 - [169]

— Ну, а если с помощью телеобъектива?

— В этом случае съемку можно было бы вести с расстояния трехсот и даже пятисот метров. Но опять-таки на виду. Перед нами ведь на несколько километров совершенно ровное поле.

— Да, тут действительно всё как на ладони! — произносит подполковник Загорский. На продолговатом, сухощавом лице его не только удивление, но и явный испуг. — Я хорошо помню, как в тот день стояли мы тут и делились своими впечатлениями о книге Уильяма Бриджмэна. И тогда было то же, что и сейчас, — ни души и ни единого предмета в поле. Ума не приложу, как нас смогли сфотографировать… Разве только человек-невидимка?

А капитан Уралов уже мерит поле своими длинными ногами. Ходит взад и вперед возле холмика, на котором растут ромашки. Опускается даже на колени и нюхает их для чего-то.

— Вы, конечно, понимаете мое положение, товарищ полковник, — оправдывается Загорский. — Я ведь…

— Да, я понимаю, — перебивает Астахов, — потому и не спрашиваю вас ни о чем. Этого никто пока не может объяснить… Или, может быть, вы рассеете наше недоумение? — обращается он к подошедшему капитану.

— Нет, я тоже ничего пока не понимаю, — признается Уралов.

— Тогда сфотографируйте, пожалуйста, общий вид полигона с разных точек, — говорит Астахов. — Постарайтесь, чтобы снимки были в таком же ракурсе, как и на этой вот фотографии.

— Слушаюсь, — прикладывает руку к козырьку капитан. — Позвольте мне также обследовать некоторые участки полигона.

— Делайте все, что найдете необходимым… — разрешает Астахов и поворачивается к подполковнику: — А вы, товарищ Загорский, учтите, что вашу технику и все ваши действия на полигоне кто-то тайно фотографирует в любое время дня, а может быть, и ночи.

5

Инженер-полковник Шахов несколько лет подряд давал себе слово заняться «приведением в порядок своего фюзеляжа». Он имел в виду ежедневную физзарядку и регулярные занятия спортом. Конкретно — теннисом. Составлялись программы максимум и минимум, ни одна из коих не была осуществлена. Мешали этому и чрезмерная занятость, и некоторые другие обстоятельства, главным же образом — элементарная леность. Когда перевалило за пятьдесят, Шахов вообще махнул на все рукой и стал только китель заказывать попросторнее.

Лишний вес между тем все чаще давал себя знать. Сказывалось это не только на работе сердца, но и на нервах. Поэтому скверное настроение, не покидавшее его в последние дни, Шахов был склонен приписать своей тучности.

Скверно у него на душе и сейчас. Расстегнув все пуговицы кителя, изнемогающий от жары и усталости, вот уже более получаса лежит он на диване и хмуро смотрит в потолок. Весь день пришлось ему нервничать, доказывая свою точку зрения, а зачем? Если полковник Астахов склонен больше считаться с фантастическими теориями капитана Уралова, а не с его, Шахова, опытом, то какой смысл во всех этих спорах? Нужно, пожалуй, пойти к самому генералу и доложить ему свою точку зрения.

Конечно, Уралов — толковый малый. Начитанный, знающий. Но зачем же быть еще и фантазером? Он воображает, что вражеская агентура оснащена чуть ли не карманными электронными машинами, и не сомневается, что испытательный полигон ракетного оружия фотографировался какими-то кибернетическими средствами. Практика показывает, однако, что вражеские агенты великолепно обходятся и обыкновенным фотоаппаратом. Каким образом удалось им сфотографировать полигон, чуть ли не на глазах полковника контрразведки Астахова, это уж результат сноровки агента, производившего съемку. Вот послушаем завтра, что скажут эксперты, изучавшие эти снимки, тогда и будем делать выводы…

Но ждать до завтра не приходится. Раздается звонок, и Шахов слышит веселый голос полковника Астахова:

— Извините, что беспокою вас так поздно, Семен Ильич, но экспертиза уже готова, эксперты у меня, а за вами послана машина.

Приходится вставать с уютного дивана, и весьма вероятна перспектива снова провести всю ночь без сна. Вчера и позавчера было то же самое. Другой бы похудел от такой жизни без всякой физкультуры…

Машина приходит через десять минут. Шахов, ждавший ее на улице, молча распахивает дверцу и тяжело плюхается на заднее сиденье.

Конечно, эксперты доложат что-нибудь такое, что подтвердит точку зрения Уралова; в противном случае Астахов не стал бы так торопиться. Будет, видимо, допущено, что вражеская разведка использует какую-то новую аппаратуру. Как же они завезли ее к нам? Разве над этим кто-нибудь из наших «поборников нового» задумывается? Все буквально загипнотизированы этими самообучающимися, самонастраивающимися и, кажется, даже самомонтирующимися кибернетическими машинами, для коих будто бы все возможно…

«Физики и лирики», — невольно вспоминает Шахов заголовки недавних дискуссионных статей и задает себе вопрос: «Я-то кто же: физик или лирик?» И усмехается: «Лирик, наверное. Лирик испытанных старинных методов разведки и контрразведки. Ну что ж, послушаем теперь физиков и не станем без особой нужды омрачать их нашим скептицизмом. Любопытно, однако, чем, кроме смутных догадок, подтвердят они свою точку зрения?..»

6

У Астахова действительно все уже в сборе. Спокойно сидят в его кабинете и пьют чай. Полковник умеет проводить свои совещания в спокойной, почти домашней обстановке.