Не пойду на Юссеньг,
Не могу поднять ног.
Не ног, чудак, а нгу.
Все равно: идти не мгу!
…А всё-таки холодно. До чего ж холодно! Застыли не только руки, ноги, лицо — как-то промерзло все изнутри. Открываешь рот, чтобы вздохнуть, разогнать сонливость, а зубы так и колотятся — даже больно.
И спать хочется. Может, и вправду вздремнуть, не тратить силы, сберечь их на утро? Но инстинкт подсказывал: сон — гибель! И, раскрывая все шире поминутно смыкавшиеся глаза, Рябихин так и не заметил, когда на какой-то миг его все-таки охватил неслышно подкравшийся сон.
…Ущелье Адыр-су. Он, Миша, едет на ишаке. Рядом, на гнедом коне, — старик Баразби, статный, словно влитый в седло, с той подчеркнуто прямой осанкой, с которой горец едет даже на велосипеде. За ними бегут альпинисты лагеря “Печатник”. Почему же его нет с ними, почему он не слезает с ишака? Вот они строятся на линейку. И опять его, Михаила, нет среди товарищей!
“Что за чертовщина такая! Вот наваждение. Спятишь еще в этой дыре!” Он сдвинул на затылок капюшон, прижался лбом ко льду. Как холодно! Прямо чертовски холодно! Даже в висках застучало. Зато теперь он не уснет.
А ночь идет… Не скоро еще до утра… Здесь, по леднику, всегда поднимаются к Местиатау. Какая-нибудь группа обязательно наткнется на рюкзак. Усиков, конечно, оставил его у трещины, чтобы отметить место падения. Идут альпинисты и видят: лежит одинокий рюкзак. А рядом — никаких следов бивуака. И ни души поблизости. Естественно, остановятся, начнут поиски.
А ночь шла, медленно тянулись минуты и часы. Скованный холодом, одеревеневший, Рябихин впадал по временам в безразличие. Тогда он был не в силах шевельнуться, мысли расплывались. Возникали какие-то обрывки фраз, лица, события.
“Что такое? Что это рядом зашуршало в темноте?”
— Кто там?
“А-а-м”, — уныло и протяжно отозвалось эхо. Рябихин затаил дыхание… Ничего! Осторожно, стараясь не пошевелиться, прислушался. Снова странные, шаркающие шаги. Он наклонил голову… и беззвучно рассмеялся. Набухшая от влаги куртка за ночь обмерзла, покрылась ледяной коркой. Время от времени по ней скатывались льдинки, и обостренный слух почти непроизвольно улавливал это шуршание, а воображение превращало его в шаги.
Снова стало тихо.
Новый шорох заставил Рябихина встрепенуться. Нет, на этот раз он донесся сверху, оттуда, где, как он помнил, свешивались самые длинные сосульки. Он поднял голову, вслушиваясь, и увидел их. Увидел! Значит, ночь кончилась. Вверх, и вниз, и в стороны уходили сероватые грани льда. И по одной из них бежали светлые волны солнечных лучей. День пришел!
Но день, видно, хмурый: вчера было светлее. Неужели наверху снегопад, буран? Он снова прислушался. Шорохи слышались все более явственно, возникая и исчезая. Откуда эти звуки здесь, в глубинах ледника? Он вспомнил о движении льда, когда с утренним теплом начинают стремиться вниз замерзшие ночью воды, когда под напором текущих сверху масс воды рвется многометровая толща льда. Когда… Он снова уловил какое-то глухое, нарастающее движение. Да это же голоса! Нет, чепуха, послышалось. Самообман… Слуховой мираж… Нет, нет, опять!.. Он приложил руку ко рту и отчаянно вскрикнул:
— Я здесь! На помощь!
Он снова обрел голос и кричал громко, как только мог, кричал, как кричат горцы и альпинисты, ударяя ладонью по губам, и голос тогда дрожит и вибрирует, как звук рога. Он кричал, пока силы не покинули его и он замолк.
— Видите, товарищи, совсем свежая трещина, — явственно различил он слова, и сердце его тревожно заколотилось.
— Товарищи! — крикнул Михаил. — Я же здесь!
— Сюда! — услышал он тот же повелительный голос. — Все сюда! Он здесь! Кричит — значит, живой!
Михаил стоял неподвижно, весь обратившись в слух. Спасен! Он дрожал при одной мысли об этом. Спасен! Все, что было, — позади.
В ледяной щели показались кошки, кто-то, перегнувшись, крикнул:
— Иду к тебе! Ты ж меня знаешь: я Надеждин!
И Михаил увидел загорелое лицо и веселые глаза, глядевшие на него дружелюбно и пытливо.
— Дальше не лезьте, — предупредил Рябихин. — Вдвоем не поместимся, тесно, а ниже — вода.
— А у тебя, герой, хватит сил привязаться?
— Попытаюсь! Что выйдет…
Надеждин сказал товарищам несколько слов, которые Рябихин не расслышал, и веревка пришла в движение. Вот она наконец… Надо осторожнее действовать руками. Он висел, запрокинув голову, жадно глядя на отверстие, из которого медленно выползала новая веревка.
Потом он тревожно моргнул… Перед глазами поплыла мутная пелена, застилая все кругом. Потом он понял, что различает отверстие, и брызги солнца на зелени льда, и даже колебания веревки. Но улавливал все это каким-то непонятным образом, словно в забытьи.
— Да ты не волнуйся, Рябихин, — услышал он голос Надеждина, спокойный и вместе с тем властный. — Успокойся. Ведь ты спасен. Уже спасен! — Надеждин видел, как беспомощно шарят по воздуху, как дрожат руки альпиниста. — Делай все осторожненько!..
Сложив рупором ладони, Надеждин что-то скомандовал, веревка натянулась, пошла.
Михаил успел заметить огромные сосульки, задел плечом ледяной навес, и нестерпимо яркий свет хлынул в лицо, словно ударил по глазам.
