Мир приключений, 1929 № 05-06 - [2]
Бессонными ночами в ночевке на грунте — двое: штурман и трюмный. Сторожат они заборную немоту, ловят подозрительные шорохи. Под водой капля в трюме падает звонко, зараз услышишь. Тут уж следи трюмный. О земле — мысли вон, гони дремоту, а то — ту и другую не почувствуешь никогда.
Кок чародействует у плиты, мешает огромной своей чумичкой вкусное варево. Аппетитный запах гонит слюну, желудки гудят от этого запаха. Команде ужинать! — звон тарелок, кряканье. Эй, братва! Чья миска с ложкой валяется? По уставу — за борт и никаких кранцев!
— Что ты кричишь? Забыл, что под водой, куда же ты ее выкинешь!
Набиты подводницкие жадные утробы до отказу. Команда укладывается спать. Многие забывают совсем, что над ними десятки метров воды, что рыбы морские, тычась глупыми своими мордами в борта, удивленно перебирают плавниками. Сон сильнее всего — где застанет, там и валит благодатная дрема. Намучившись за день, всхлипывают подводники маслеными от каши ртами…
Рулевой, горизонтальщик, весельчак и балагур, зовет сигнальщика, длинного ленивого украинца.
— Эй, дылда! Слон персидский! Давай сказки рассказывать.
— А мне все едино, сказку, так сказку!
— Ну, слушай, да не зевай! Да не волнуйся, а то станешь во весь рост, лодку дурацкой своей башкой пробьешь, потонем!
Парикмахер поудобнее укладывается. Ходули сигнальщика на добрый аршин свесились за койку.
— Ну, беспризорное дитя, внимай. Вез я раз по Невскому проспекту воз гороха, увидал скомороха и рассыпал!..
Ярко горят лампочки, полным накалом. Прикладывает вахтенный ухо к борту заградителя — ни звука, ни шороха. Всхрапывают подводники, переживая во сне вчерашний день и желанные сны. Тикают часы в кают-кампании, деловито, по домашнему. Словно не под водой, а у матери на кухне. Кот спит, калачиком свернувшись в ногах боцмана. Поскрипывает песок под брюхом «Ерша».
Усталые, разморенные подводники без задних ног, на двух лопатках, подсвистывают носами. Двое бодрствуют, расстягивая в зевоте рты.
Подолгу следят за компасами, лазят с лампочками в трюмы, чутким ухом прикладываются к холодной стенке заградителя. Тихо… Тихо. Кто-то, наверное, вспоминая детские годы, бормочет во сне… Сменяется вахта. Сонный, со вспухшим лицом, рулевой со скуки толкает спящих, щекочет им пятки. Когда сон окончательно одолевает его, он подходит к койке сигнальщика, трясет его за плечо.
— Товарищ, товарищ, братишка!
Сигнальщик испуганно вскакивает, больно стукаясь лицом о масленую торпеду, свешивается с койки, спросонья тараща глаза.
— Что, что ты, а?
— Советую тебе, товарищ, сходи в гальюн[1].
Голова сигнальщика прячется обратно, бессвязно шепчут толстые губы. Рулевой, чтобы прогнать сон, размазывает масло по лицу сигнальщика. Облизывается во сне сигнальщик, мычит. Медленно ползут стрелки. Ах, как медленно ползут они в ночную вахту! Яркий свет слепит глаза, голова тянется к плечу, подергивает рот зевота. Под утро, в пятом часу, что-то стукнуло «Ерша» в корпус. Еще, еще… Насторожились вахтенные, замерли уши.
— Чу? Нет, почудилось…
— В отпуск скоро… Мне то, братуха, до деревни 43 лошадьми… Богатая у нас земля, плодовитая, беспрерывно родит… И народ-то у нас крепкий, да веселый!
Ползут стрелки, горит свет, молчит бездна. Без четверти семь последняя вахта разбудила командира. Как и не спал, вскочил он с койки. Еще сильнее раскраснелись веки, набухли, надулись. Хрипло заверещала боцманская дудка. Подымались с коек тяжелые головы, хлопали мутными глазами.
— Пересидели.
— Проклятый шторм!
Недостаток воздуха давал себя чувствовать. Спертый, за ночь насыщенный испарениями 35 тел, он давил легкие. Налились свинцом головы, горечь облепила рты. Командир и комиссар ходили по заградителю, светили в трюмы. Эх, молодежь! Прохлопали! Набралась вода в трюмы за долгую ночь, осела корма. Свободны ли винты? Что-то плотно лежит «Ерш», не шелохнется. Наскоро хлебался кофе, не прожевывался ситный, масло не лезло в глотку.
— Покурить бы!..
— По местам стоять к всплытию!
— Есть!
— Продуть среднюю!
— Есть, продуть!
Согнулся торпедист, вертит, дергает рычаги. «Ерш» ни с места, как вкованный. Быстрыми тревожными глазами — все на командира. Проходит тревога так же быстро, как и вспыхивает лицо у командира, как всегда равнодушное, полусонное. Никто не знает, как работают в голове у него нетерпеливые молоточки. Корежит командир голову и так, и этак. — Дело ясное, у «Ерша» засосало илом за ночь и рули, и винты. Снова глухой удар потряс лодку, отозвался гулким эхом в пустом корпусе. Оборвались шутки. Подводчики вскинули застывшие лица кверху. Командир не поднял голову, комиссар тоже.
— Оба малые назад!
Зажурчали винты, подняли зеленую муть. Темной, непроницаемой завесой встала она за рубочными стеклами. Напрасно комиссар пытается разглядеть, что толкает заградитель. Толща воды, глухая муть — там, снаружи. Пятится «Ерш» назад, как умное большое животное, волнуется плачем электромоторов. Новый удар в корме сильнее, глуше. Испуганно и нервно содрогается корпус. Слышно, как винты, работая, задевают за что-то, скребут, рычат от злости.
— Оба стоп!
Секунды кажутся годами. Холодный липкий страх заползает в сердце, мурашки гуляют по спине, как черти на масляницу. Серым пеплом покрываются лица, напряжено дыхание, хриплое, с присвистом. Только теперь замечают люди, как душно в лодке, только теперь видят красные глаза, вздутые багровые вены на шее.
