Мир приключений, 1929 № 01 - [51]
Не меньше вреда, чем взрывы муки, приносят и пожары, вызванные водой. Сплошь да рядом во время розливов сгорают сараи с сеном. Большие количества собранного сена подвергаются брожению, производящему такой сильный жар, что начинается горение. Даже когда саран погружены в воду на несколько футов, загорается сено, находящееся выше. Такое же самовозгорание может произойти и с зерном.
На одной ферме в Мидльсексе, расположенной в узкой долине, где вода розлива поднялась особенно высоко, был сарай с пятьюдесятью тоннами сена. Розлив начался в пятницу утром, а в понедельник стал зачетен запах гари. Несколько часов спустя сарай вспыхнул и сгорел. Вспыхнуло и своеобразное хранилище зерна.
Как же объяснить все эти явления? Легко сказать: «самопроизвольное возгорание», но где найти его причину? До сих пор никто не знает. Повидимому, какой то химический процесс в отсыревшем сене и зерне развивает достаточно высокую температуру, чтобы мог произойти пожар.
ДЕНЬ С ЧАРЛИ ЧАПЛИНЫМ
Очерк КОНРАДА БЕРКОВИЧИ
ОТ РЕДАКЦИИ. Кто из любителей кинематографа, — а кто у нас не любитель? — не встречал на экране имени Чарли Чаплина, составившего себе «мировую славу» первоклассного комика?
Любопытную характеристику Чаплина дает друг его, — довольно известный по переводам его романов и у нас в СССР — американский писатель Конрад Берковичи, румын по происхождению, социалист по убеждениям, эмигрировавший в Америку, превозносимый левой американской печатью и более чем сдержанно упоминаемый в печати буржуазной. Дарование беллетриста ясно просвечивает и в этом очерке. День Чаплина — это, в сущности, его биография. Любопытны в описании Берковичи и ярки штрихи быта и нравов всемирной столицы кино. Очерк напечатан в последней книжке солидного американского ежемесячника.
Я приехал в Холливуд после полудня, когда солнце раскаленными добела лучами жгло разнообразные крыши сказочных домов города кинематографической славы. На расстоянии, с высот ущелья Кахуэнга, Холливуд представлялся не городом, а чудовищной выставкой испанской архитектуры. Каждый образец, каждая разновидность были показаны в скале цветов от ярко желтого до сверкающего голубого, соперничавшего с голубизной неба. Я приехал на автомобиле через пустыни Утаха. Неожиданный переход от холода к приятному, почти раздражающему теплу, заставил меня заметить тонкий песок дороги, покрывавший мое лицо и тело.
Я подъехал к студии Чаплина. (Мы условились с артистом по телеграфу о встрече. Я не видел Чаплина больше года). Тут стояло с полдюжины автомобилей. Бляшки на них показывали, что они прибыли сюда из такого же количества штатов. В конторе Чаплина, на скамье у стены, загорелые мужчины и женщины терпеливо ждали, когда им удастся взглянуть на большого маленького человека, заставлявшего их смеяться.
— Почему вы их заставляете тут ждать? И почему к ним не выходит мистер Чаплин? Это заняло бы всего одну минуту, — спросил я одного из секретарей. Она только выразительно пожала в ответ плечами.
После того, как я обменялся рукопожатиями с Томом Харрингтоном, который уже много лет секретарь, телохранитель, слуга и защитник Чаплина, я спросил:
— Где Чарли?
— Не видел его уже два дня. Он совсем не показывался в студии.
Чаплин ставил одну из своих картин, но он не всегда мог бороться с соблазном, когда ему хотелось убежать и попытаться забыть, что он работает. Сотня женщин и мужчин, все одетые для своих ролей, нетерпеливо расхаживали взад и вперед. Съемщики приготовили аппараты и ждали на своем посту, потому что никто не знал, когда вдруг появится Чарли и начнет работать, точно ничего и не произошло, точно он вышел всего несколько минут назад.
Я завладел одной из артистических уборных и нырнул в большой бассейн, где уже забавлялось несколько русалок, пользовавшихся отсутствием хозяина, чтобы поплавать.
Я пробыл в воде немного минут, когда громкий крик возвестил о приезде Чарли. Русалки вылезли, оставляя меня в бассейне одного, и побежали в уборные одеваться.
Чарли, немножко худее, немножко старше, чем год назад, когда я с ним расстался, сел на край бассейна и, сняв сапоги, стал болтать в прохладной воде маленькими, прекрасными, женственными ногами. Неизбежному Тому, подошедшему, чтобы шепнуть ему что-то на ухо, он кинул через плечо:
— Сегодня ничего больше не будет. Завтра в семь часов!
Мы стояли по горло в воде и некоторое время говорили о том и о сем. Чарли вдруг предложил:
— Поедем к Дугу[2].
Мы разговаривали, пока я одевался. Я спрашивал себя: что произошло с Чарли?
Он был гораздо тише обычного. Он делал усилие, чтобы оставаться веселым. В лице его была какая-то неуловимая грусть. Его нервные пальцы все время судорожно сжимались.
