Мир приключений, 1927 № 03 - [6]
Они сели в пыхтевшую у подъезда машину и помчались по направлению к институту. Уже на Франкфурт-штрассе они заметили столб дыма, стоявший в почти недвижном воздухе впереди. На улице мчались со звоном, гудением и грохотом пожарные машины. Люди в медных касках с топорами наготове лепились на них, как бутафорские опереточные воины.
— Где-то горит, — сказал Эйке, вновь зажигаясь любопытством газетного работника.
— Это там… — с возрастающей тревогой твердил Дерюгин — мы опоздали! Это там.
Предчувствие его не обмануло. Скоро на них пахнуло гарью. Против дома, где жил Флиднер, стояла толпа народа. Из сада то и дело выбегали к машинам пожарные; за решеткой и между деревьями, где была лаборатория, вились языки пламени и клубился дым, который постепенно относило к улице, заволакивая ее густым, едким облаком.
В сумятице Эйке сразу потерял из виду Дерюгина и поспешил обойти горевшее здание с наветренной стороны, чтобы отсюда спокойно наблюдать картину пожара.
Со стороны лаборатории вдруг раздались громкие крики пожарных и пробравшихся в сад любопытных из толпы. Эйке бросился в ту сторону, откуда несся этот шум, и почти наткнулся на Дерюгина, бежавшего навстречу, сломя голову.
— Берегитесь! Он вырвался на свободу! Берегитесь, Эйке, — кричал он, размахивая руками.
В это мгновение порыв ветра нанес на обоих облако дыма и редактор увидел, как из него, прямо на остолбеневших зрителей, колеблясь и волнуясь, будто пронизываемый молниями, плыл по ветру огненный шар около полуметра в поперечнике.
— Спасайтесь! — кричал кто-то: — шаровидная молния!
Кучка людей кинулась врассыпную; две — три секунды Эйке еще стоял, как пригвожденный к месту этим странным явлением, потом тоже бросился в сторону, и пламенный вихрь пролетел в двух-трех шагах от него, обдав знойным дыханием и наполовину ослепив нестерпимым блеском. Он двигался над песком дорожек на высоте около полуметра с шипением и треском. Тысячи огненных брызг изливались из него к земле и к предметам, к которым он приближался. Голубоватый туман окутывал его прозрачным облаком.
Ослепленный и ошеломленный Эйке упал, споткнувшись о кочку, и лежа, полными ужаса глазами, продолжал следить за полетом шара.
Редактор видел, как загорались при соприкосновении с ним деревья, видел, как внезапно налетевший порыв ветра бросил его на группу людей, перебегавших дорожку, как брызнуло на них дождем огненных лучей, и, не успев даже крикнуть, трое из них упали ничком на землю и остались неподвижны.
Последнее, что успел еще заметить Эйке, было, как шар достиг железной решетки. Послышался сильный треск, словно короткая молния сверкнула между железными прутьями и огненным облаком, и в следующее мгновение шар оказался уже по ту сторону решетки, в которой зияло большое отверстие, образованное разодранными, расплавленными обрывками металла. Вдоль улицы неслись дикие крики, топот ног, какой-то звон и треск.
Глава IV
ПОСЛЕДУЮЩИЕ два дня были удивительными днями. Кое-кому из свидетелей происшедших событий было совершенно ясно, что случилось нечто из ряда вон выходящее, что с этого дня в сущности начиналась агония земли, обреченной на неизбежную гибель. И однако не решались говорить об этом вслух. Слишком уж диким и нелепым казалось такое предположение. Правда, в газете Эйке на утро четверга — на другой день после происшествия, появилась статья, в которой довольно осторожно разъяснялось значение событий. Но номер был немедленно арестован по распоряжению властей, не усмотревших во всей истории ничего, кроме очередной газетной утки, способной создать панику и вызвать нежелательные волнения. Те, до кого успели все же дойти экземпляры, ускользнувшие от полицейского ока, пожимали плечами и удивлялись, как можно порядочной газете так ронять свое достоинство в погоне за дешевыми сенсациями.
Оставались, правда, еще очевидцы события, и те жертвы и разрушения, которые причинил вырвавшийся на свободу огненный шар, пролетая по улицам Берлина. Но число убитых было не так уж велико, десятка полтора — два человек, возникшие в нескольких местах пожары были быстро ликвидированы, а затем шар, выйдя на восточную окраину города, исчез в полях по направлению к Фюрстенвальду.
В течение двух дней никаких известий о нем не поступало. Все это было вовсе непохоже на стихийное бедствие.
Словом никто не придавал событию серьезного значения.
Один Гинце метался, как затравленный зверь, к городским властям, к профессуре, в редакции газет, убеждал, настаивал, требовал, в сущности сам хорошенько не зная, чего. В конце концов его перестали слушать, пожимали плечами, улыбались, так что он чувствовал, что бьется в глухую стену. Двое — трое профессоров института, правда, разделяли его тревогу и далеко не были уверены, что дело уже ликвидировано. Но боязнь поставить на карту свою репутацию ученых в случае, если бы все оказалось пустяком, и попасть в смешное положение, заставляла их молчать.
Что касается Дерюгина, то он не показывался нигде, повидимому забыв и думать о случившемся, и лихорадочно работал над какими-то исследованиями в лаборатории института. Даже на похоронах Флиднера, собравших весь цвет ученого мира Берлина и толпы народа, он не присутствовал, поглощенный своей работой.
