Мир приключений, 1926 № 08 - [24]

— Скромность хорошая вещь, но все же скажите ваше личное мнение, — наступал итальянец на монаха, заведывавшего госпиталем.

Из внимания к иностранцу почти вся беседа за столом велась на разговорном латинском языке. Вдумчивая и красноречивая беседа мало походила на монашескую болтовню. Фома заговорил, заикаясь от смущения.

— Должен сознаться, что я плохо разбираюсь в причинах этой лихорадки. Но, быть может, как говорит Варро в De Re Rustica[14], — некие маленькие животные, которых нельзя проследить глазом, входят в тело через нос и рот и причиняют серьезное недомогание. Но, с другой стороны, этого нет в писании.

Рожер из Салерно пожал плечами и тряхнул головой, как сердитая кошка.

— Всегда про то же! — сказал он, и Джон уловил гримасу его тонких губ.

— Ты никогда не знаешь отдыха, Джон, — улыбнулся художнику настоятель. — Ты должен был бы прекращать работу для молитвы каждые два часа, как это делаем мы. Св. Бенедикт не был глуп. Больше двух часов трудно выдерживать глазам или рукам.

— Для копировщиков — да. Брат Мартин теряет твердость руки уже через час. Но когда человека захватывает работа, он должен отдаваться ей.

— Да, это и есть «демон Сократа», — проворчал, склоняясь над своим кубком, оксфордский отшельник Бэкон.

— Познание ведет к самонадеянности, — сказал настоятель. — Запомни: «может ли смертный быть благоразумнее своего творца?»

— Заблагоразумие тут нечего опасаться, — с горечью сказал монах. — Но можно было бы человеку разрешить хоть подвигаться вперед в искусстве или мышлении. Но если церковь, наша мать, видит или слышит, что кто-то подвигается вперед, она говорит: «нет»! И всегда: — «нет»!

— Если маленькие животные Варро останутся невидимыми, — обратился Рожер к Фоме, — как же мы узнаем способ лечения болезни?

— С помощью опытов, — неожиданно обернулся к ним Бэкон. — Разумом и опытом. Одно бесцельно без другого. Но наша мать-церковь…

— Слушайте, господа! — Рожер ринулся точно щука на приманку. — Ее епископы, — наши князья, — усеяли наши пути в Италии скелетами ради своего удовольствия или удовлетворения своей мести. Великолепные создания! Но если мы, доктора, захотим заглянуть под кожу, чтобы изучить создание божие, наша мать-церковь говорит: «святотатство»! «Занимайтесь вашими свиньями и собаками, не то вы будете преданы огню»!

— Так говорит не одна только церковь, — вступил в разговор Бэкон. — Нам закрыты все дороги словами одного человека, который умер тысячу лет тому назад. Слова его признаны раз и навсегда. Кто такой сын Адама, что его слово должно навсегда закрыть дверь к правде? Я не сделал бы исключения и для моего великого учителя Петра Перегринуса[15].

— А я для Павла из Эгины, — крикнул Рожер. — Послушайте, господа! Вот вам наглядный случай. Апулей утверждает, что, если человек съест натощак соку лютика — мы называем эту разновидность sceleratus, что означает вредный, — то душа его покинет тело со смехом. И вот эта-то ложь опаснее истины, потому что в ней есть зерно истины.

— Теперь его не остановишь! — с отчаянием шепнул настоятель.

— Я сам по опыту знаю, что сок того растения сжигает, вызывает волдыри и судорожно стягивает рот. Я также знаю rictus, или мнимый смех на лицах тех, кто погибал от этого страшного яда. Конечно, эти спазмы похожи на смех. Мне кажется, что Апулей, увидев тело одного из отравившихся этим ядом, поторопился выводом и написал, что человек умер со смехом.

— Он не стал наблюдать и не подкрепил наблюдения опытом, — прибавил, нахмурясь, Бэкон.

Аббат Стефан мигнул глазом Джону.

— А как ты думаешь?

— Я не врач, — ответил Джон, — но думаю, что Апулея могли в течение всех этих лет подвести его переписчики. Они делают для быстроты сокращения. Допустите, что Апулей писал, что, кажется, что душа покидает тело со смехом. Мое мнение, что три переписчика из пяти выпустят слова: «кажется, что». Ведь Апулея никто не спросит. Раз он так говорит, то так и должно быть. А лютик знаком каждому ребенку.

— Вы знакомы с травами? — коротко спросил Рожер из Салерно.

— Все мое знание в том, что когда я еще был мальчиком в монастыре, я сделал себе соком лютика лишаи вокруг рта и на шее, чтобы не ходить холодной ночью на молитву.

— А! — сказал Рожер. — Я не стою за фокусничество со знанием. — Он холодно отвернулся.

— Пустяки! А покажи-ка нам твои собственные фокусы, — вмешался тактичный аббат. — Покажи-ка врачам свою Магдалину, гадаринских свиней и дьяволов.

— Дьяволов? Я производил дьяволов с помощью лекарственных снадобий и уничтожал их теми же средствами. Я еще не сделал вывода, живут ли дьяволы вне или внутри людей, — Рожер был все еще сердит.

— Вы и не смеете, — резко сказал Оксфордский монах, — мать-церковь сама создала дьяволов.

— Не вполне. Наш Джон вернулся из Испании с новенькими, как с иголки, дьяволами.

Настоятель взял переданный ему свиток и любовно разостлал его на столе. Гости собрались вокруг него. Магдалина была написана в бледных, почти прозрачных сероватых тонах, на фоне беснующихся женщин-дьяволиц. Каждая из этих бесовок была во власти своего греха и каждая отчаянно боролась с силой, покорявшей ее.