Мир приключений, 1926 № 08 - [21]
Миколка вдруг почувствовал неизъяснимый страх. Его развязность исчезла, он покорно вскочил на лошадь и они поехали.
Едва они выехали на дорогу, как незнакомец гикнул каким-то диким голосом: у зимней вьюги есть такие же ужасные, надрывные посвисты, и Миколкина лошадь, помимо его воли, понеслась по дороге, вытянувшись как заяц, спасающийся от наседающих на него гончих. Миколка пригнулся и судорожно схватился за гриву. Ветер свистел в его ушах, душистые пригоршни воздуха, насыщенные густым лаковым запахом березовой листвы, зажимали его рот, но грудь его, пружинясь от неведомой удали, была полна молодого, безграничного восторга. Миколка забыл уже о своем страшном спутнике, неотступно несущемся за ним, забыл о радостях, таящихся в обещанном целковом, забыл о завтрашнем хвастовстве своем. Его маленькое сердце цвело стихийной, безрассудной радостью. Зажженное скоростью движения, оно горело, как метеор. Сколько времени они пролетели так, Миколка не знал, как вдруг на его поводья легла чья-то рука.
— Смотри, паренек, заря! — проговорил его спутник.
Миколка вздрогнул и посмотрел на небо. Зеленый лед ночи уже сполз с востока, обнажая алеющие воды зари. Мгновенно Миколка сообразил, какими крупными осложнениями, включая сюда и отцовскую порку, могла окончиться вся эта ночная поездка, если ночлежники вернутся в деревню без казенной лошади.
Миколка остановился.
— Слушай, — обратился он к своему спутнику, — теперича и сам ты дорогу найдешь в Трилесино, вонотка, видишь тот бугорок, как до него доедешь, так повернешь на правую дорогу, там тебе люди ужо покажут.
— Люди! — говоришь, паренек, — зло усмехнулся незнакомец, — а на кой дьявол мне твои люди?
Миколка вскинул глаза и обомлел. На Миколку он смотрел с оскаленными зубами. Все лицо его было в каких-то сизых от рассвета тенях. Черная, седеющая борода страшно ерошилась, из-под густых колючих бровей мерцали глаза разъяренного копчика.
— Ты у меня, мальча, не юли! Давно в ваших краях не был, чай мужики уже позабыли Данилу Стрекача.
Миколка едва не свалился с лошади. Неожиданно дернулась под ним земля, а небо осело на нее какой-то серой холстиной.
— Небось сомлел! — сквозь туман ужаса услышал он глухой голос Стрекача, и в то же время его детское костлявое плечо сжалось в стальных тисках и весь он затрясся, как куль, из которого вытряхивают муку.
Повидимому это средство помогло, потому что Миколка окончательно пришел в себя. И, если бы Стрекач менее поддался бы своей ярости, то он, вероятно, заметил бы, что в тот момент, когда его рука, скрюченная жилистой, хищной лапой, еще впивалась в Миколкино плечо, глаза мальчика блеснули коротким, острым, мстительным огоньком.
— Помни, малый, ежели ты меня до солнца не доведешь до казенного лесу, так я сверну тебе голову, как паршивому котенку, — сказал Стрекач, наклоняясь над мальчиком. — А теперь пошел вперед!
Они ехали по широкой долине, наполненной розоватым молоком рассветного тумана, ехали целиной, на ощупь. Миколка решил взять направление просто на лес, точно туча, расползшийся по горизонту нескончаемой, узкой полосой. И когда старческий, красный от сна глаз солнца выполз из-под пухлой перины холмов, они достигли цели.
— Тут спешиться надо, верхами не проедем, — сказал Стрекач, останавливая свою лошадь.
— Не бойсь, — ответил Миколка, — трошки по-над краем проедем, а там пойдет стежка.
— Смотри, малый, к леснику меня не заводи, а то… — вдруг Стрекач прислушался. — Что это там стучит? — с беспокойством спросил он.
— Известно што — дятел, — хмуро ответил Миколка и поехал вперед.
В его детской голове зрел план, жестокий, дьявольский план мести, который мог бы сделать честь любому инквизитору. В нем заговорила крепкая, здоровая, трудовая, насыщенная потом мужицкая кровь, которая чует в конокраде своего искреннего, заклятого врага. Миколка замкнулся, свернулся и ощетинился, как еж, завидевший ненавистную крысу. Все его ребяческие честолюбивые мечтанья от него отлетели. Казалось, что за эти несколько часов он возмужал на целые годы. Он медленно подвигался по опушке леса, все время всматриваясь в темные, таинственные провалы, образуемые широкими рукавами старых, угрюмых монахинь-елей.
— Ты, паренек, не взыщи, — весело сказал Стрекач, чуя себя теперь в безопасности, — целковый-то я тебе дам, да придется тебе со мной до ночи в лесу посидеть, а там — разъедемся. Ты пехом пойдешь домой, а я с лошадками восвояси потрафлять буду.
— Ладно! — бросил Миколка и вдруг повернул в лес.
— Куда ж это ты собрался? — окрикнул его Стрекач.
— В чащобу, а то неподалеку лесниковая хата будет.
Миколка, ловко лавируя между деревьями, то и дело поглядывал на их вершины, слегка осыпанные блестками рассвета. Повидимому он что-то соображал, что-то рассчитывал, испытывая крайнее нервное напряжение. Он чувствовал, что, несмотря на озноб от прохватывающей тело сырости, его голова горела.
— Ой, кажись, ты запутался и все по одному месту кружишь, — сказал Стрекач. — Лучше давай-ка, брат, стоянку сделаем, тут нас сам леший не сыщет. — Сердце у Миколки ухнуло, это разбивало все его планы.
