Мир по Эйнштейну. От теории относительности до теории струн - [15]

Это откровенное признание глубокого и искреннего философа, стремящегося понять экзистенциальный смысл современной физики, вызывает восхищение. Тем не менее, несмотря на дань уважения Бергсону и его мысли, содержание этой книги приносит некоторое интеллектуальное разочарование, по крайней мере для «обывателя», и даже не вполне точно с научной точки зрения, как мы увидим далее.

Но вернемся к визиту Эйнштейна в Париж весной 1922 г. Мы оставили Бергсона среди толпы, пришедшей послушать первую лекцию Эйнштейна в Коллеж де Франс. Это было не то место, где мог состояться диалог между Эйнштейном и Бергсоном или другими французскими философами, пришедшими его послушать. Подходящая встреча была организована через неделю, 6 апреля 1922 г., во время заседания французского общества философов, в которой Эйнштейн принял участие. Подробный отчет об этой встрече был опубликован{39}, и это захватывающее чтение. В частности, мы можем прочитать длинное выступление Бергсона, в котором он пытается резюмировать для Эйнштейна центральную идею своей книги «Длительность и одновременность», которая была еще не опубликована, но скоро ожидалась из печати. [Любопытно, что при этом Бергсон не делает ни единого упоминания о существовании этой книги.]

Идея заключается в следующем: «Согласно здравому смыслу время едино, одинаково для всех существ и всех предметов […] Каждый из нас чувствует свою длительность […] нет никаких причин, думаем мы, чтобы наша длительность не являлась таковой для всех». Является ли эта «идея универсального времени, общего для одушевленных и неодушевленных предметов» несовместимой с теорией относительности с ее множественными временами? Бергсон утверждает, что нет, и приходит к выводу, что «теория относительности не имеет ничего несовместимого с идеями здравого смысла». Этот вывод, который подводит итог длинного и довольно запутанного рассуждения, где Бергсон интерпретирует физическое понятие одновременности, привел Эйнштейна в явное замешательство. Эйнштейн довольствовался лишь комментарием, что нет оснований верить в существование чего-то совершенно выходящего за рамки обычной реальности, что будет, например, «философским временем», отличным от «физического времени». «Как я думаю, “философское время” – это, скорее всего, что-то среднее между психологическим и физическим временем; тогда как физическое понятие времени может быть выведено из осознанного восприятия времени». Иными словами, Эйнштейн вежливо ставит под сомнение обоснованность того подхода, который он, по-видимому, почувствовал в запутанном описании Бергсона и который, по существу, состоял в игнорировании определенных научных достижений во имя априорно философских предположений.

Другими словами, диалог между Бергсоном и Эйнштейном мог бы стать более эмоциональным, дойдя до предметного противопоставления их точек зрения и в особенности если бы заставил Эйнштейна выразить свою позицию в отношении того смысла, в котором «время не существует» в теории относительности. Однако беседа была прервана. Несомненно, Эйнштейн лучше понял то, что Бергсон имеет в виду, когда прочел его книгу «Длительность и одновременность». Тогда он обнаружил, что Бергсон на основе определенных допущений открыто заявляет, что воображаемый путешественник Ланжевена вернется на Землю, прожив точно такую же «длительность», как и его товарищи на Земле, и что поэтому было вполне возможно продолжать отождествлять продолжительность прожитого каждым в отдельности с единственным и универсальным временем. Позиция Бергсона сводилась к утверждению, что центральный элемент статьи Эйнштейна в июне 1905 г. был заблуждением. В самом деле, мы видели выше, что изменение «скорости течения времени» в зависимости от скорости наблюдателя и «парадокс близнецов», к которому этот эффект приводит, составляли концептуальный вклад революционной статьи Эйнштейна.

В любом случае Бергсон так и не изменил своего мнения и, похоже, считал до конца жизни, что его книга «зачастую плохо понималась»{40}. Он регулярно встречался с Эйнштейном в 1920-е гг. в составе Комиссии по интеллектуальному сотрудничеству Лиги Наций. Они уважали друг друга и, вероятно, избегали разговоров о противоположности своих взглядов на время. С другими Эйнштейн, однако, комментировал философскую концепцию Бергсона, зажатую априорными представлениями, кратким «Бог его простит». Как по иронии судьбы, первые конкретные экспериментальные подтверждения парадокса близнецов (полученные Айвзом и Стилуэллом с большой точностью с помощью движущихся атомов и с меньшей точностью Росси и Халлом с помощью космических лучей) были опубликованы в 1941 г., в год смерти Бергсона. Но уже задолго до этого все экспериментальные факты, успешно имеющие объяснение или предсказываемые специальной и общей теорией относительности, убедили большинство физиков в правильности концепции времени Эйнштейна.

Принцесса Германтская слушает Эйнштейна

Вернемся еще раз к визиту Эйнштейна в Париж весной 1922 г., и на этот раз обратим внимание не на Анри Бергсона, а на его двоюродного брата, писателя Марселя Пруста. В самом деле, как и его кузен Бергсон, Пруст сосредоточил всю свою работу на концепции времени. Однако, в отличие от Бергсона, его восприятие времени не только не противоречило положениям теории Эйнштейна, но, даже наоборот, было удивительно близко к ним. Некоторые читатели Пруста, введенные в заблуждение общим названием его шедевра «В поисках утраченного времени», считают, что прустовская концепция времени заключается в неумолимом течении времени, оставляющем человеку лишь возможность сожалеть о его безвозвратном беге. Однако, на самом деле, в основе этого произведения лежит идея о том, что ход времени – просто иллюзия и что лишь иногда люди могут приблизиться к «истинной, как правило, скрытой сути порядка вещей» и почувствовать, что истинная природа человека «свободна от этого времени».