Мир по дороге - [96]

«На беду, – помолчав для весомости, продолжает Динарк, – у юноши был завистливый брат…»

И он принимается расписывать во всех мелочах, как этот завистник ещё до свадьбы начал засматриваться на возлюбленную счастливого брата, как в его сердце свила гнездо греховная страсть, как он ловко соединил и вывернул наизнанку братнины сетования на государевы поборы, превратив обычные слова в дерзновенные ковы… о которых сам же и нашептал городскому наместнику. Ведь если несчастье постигает старшего брата, кто позаботится о вдове, если не младший?

Динарк действительно отличный рассказчик. И к тому же никуда не торопится. А что ему торопиться? Люди наслаждаются каждым мгновением, смакуя подробности. Никто не стремится скорее услышать завершение повести. Все и так знают, чем кончится дело. Мужа разлучат с женой и продадут в Самоцветные горы. Здесь он чем-то не глянется надсмотрщикам. Те поставят его в самый жуткий забой, где несчастный вскоре и угодит под обвал… А на дороге в это время будут погонять коней раскаявшийся брат и жена, собравшая выкуп за мужа. Тело раба, не дождавшегося спасения, похоронят в подземном зале, выточенном водой, а душа станет являться отчаявшимся каторжникам, одаривая их надеждой.

Безногий не первый год рассказывает про Белого Каменотёса. Однако рудокопам никогда не надоедает слушать его, потому что в устах Динарка старинная повесть раз от раза только обретает новые краски.

С некоторых пор он вплёл в неё сказание о маленьком лозоходце, который считал Белого Каменотёса отчасти своим отцом. Когда перед мальчиком распахнула двери Хозяйка Тьма, Белый Каменотёс дал ему руку и проводил через порог. С тех пор отец и сын вместе являют себя рудничному люду.

«Мальчишку звали Каттай, – с торжеством произносит Динарк. – И уж он-то, не сойти мне с этого места, был халисунцем! А раз так, скажите-ка мне, откуда у него мог взяться отец другой крови и веры?»

«Побьют тебя когда-нибудь, – ворчит Гвалиор. – Изаступаться не буду!»

– Здесь святыня Канары, – сказала почтенная мастер. – Здесь никто больше не смеет вырубать камень.

Над копями уже догорели угрюмые зимние сумерки. В руке Гаугар полыхал факел. Пламя озаряло высокую гранитную стену. Два века непогод и ветров не сумели зализать на ней раны от сверла и зубила. Если бы не пятна лишайника, отметины казались бы нанесёнными лишь вчера.

Камень здесь был невероятно красив… Вместо обычного для Канары серого дикаря[43] здесь как будто спеклись красные, пепельные и чёрные комья. За всё время добычи отсюда успешно выломали всего одну глыбу. Из неё было сделано Посмертное Тело для шулхада Эримея Освободителя. Иные из последующих шулхадов пытались встать вровень с великим предшественником, но камень противился. «Чушки» раскалывались, если не при вырубке, то по дороге, лопались под резцами ваятелей и даже при полировке.

– Рабов пороли безо всякой пощады, – сказала Гаугар. – Пока не поняли, что пытаются совершить непотребство, противное Лунному Небу.

Мать Кендарат слушала её, опираясь на руку Волкодава. Даже в рыжем факельном свете она выглядела измождённой и бледной. Завтра, когда нагруженная телега двинется в Гарната-кат, жрице отведут наиболее удобное и почётное место. А захочет, может ехать на спине самого громадного и мощного тяжеловоза, небось не сильно отяготит.

– Теперь здесь наше мольбище. Мы никогда не водим сюда чужих, – снова заговорила Гаугар. – Сейчас новолуние, но, может быть, ты споёшь для нас, молодой сэднику?

– Я не…

– Посвящённые жрецы брезгуют служить для рабов. Они не хотят ехать сюда, потому что здесь нет храма со звёздным куполом, выложенным драгоценными плитками. А ты спал вместе с нами и ел из одного котла. Вот мы и решили, что ты, наверное, обойдёшься без храмового убранства.

Иригойен испуганно смотрел на могучую рубщицу.

– Ему случалось петь и в лесу, где его слышали только деревья, и на горелых отвалах, куда собралось полгорода, – вступилась мать Кендарат. – Там были зажиточные гончары и нищие собиратели серы, но ему не было разницы. Однако вам следует знать, праведные каменотёсы, что ваша просьба внезапна, а вдохновение гимнопевца – как невидимая жила в скале. Может отозваться на зов молотка, а может и промолчать.

Гаугар улыбнулась.

– У этой стены уже третий век взывают к Луне и поминают Освободителя, – сказала она. – Мы думаем, наше мольбище старше и святее иных храмов. Подойди к скале, маленький сэднику. Поговори с ней. Погладь её ладонями… Может, что-то подскажет…

Иригойен нахмурился, стянул шапку, поклонился и пошёл к стене.

– Не сердись на него, – тихо попросила мать Кендарат. – Когда я забиралась на глыбу, я тоже не знала, получится ли у меня. И тоже честно предупредила об этом.

– Но ты, во всяком случае, попыталась, – ответила Гаугар. – Терпеть не могу тех, кто первым делом заявляет: я не смогу. Да, и скажи мне вот ещё что, маленькая плясунья… Почему ты не затеяла свой танец немного пораньше? Когда твой старший сын полез в щель?

Настал черёд улыбаться матери Кендарат.

– Мне не показалось, чтобы ему что-то грозило.

– А мне не кажется, чтобы ты была таким уж знатоком горного дела.