Мир от Гарпа - [63]

А они пошли в школьный спортивный зал. У Хелен, естественно, был ключ. Кожаный мат даже удобнее и привычнее, чем любая кровать. Притом он значительно шире.

— Говорят, что хотят детей, — пожаловался Эрни. — А ведь Хелен надо закончить колледж!

— Если будет ребенок, Гарп вообще никогда не закончит роман, — сказала Дженни. Ей самой пришлось ждать целых восемнадцать лет, прежде чем она начала свою книгу.

— Ничего, они у нас работящие. Справятся, — Эрни успокаивал себя и Дженни.

— Должны справиться, — вздохнула Дженни.

— Не понимаю, почему они просто не могут жить вместе. Если подойдут друг другу, пусть женятся. И тогда заводят детей, — заключил Эрни.

— Не понимаю, почему надо непременно жить вместе, — резко добавила Дженни Филдз.

Это несколько задело Эрни.

— Вы, конечно, хотите, чтобы Гарп жил с вами. И я хочу, чтобы Хелен жила со мной. Я очень скучаю, когда ее нет дома.

— Кругом один секс, — со злостью сказала Дженни. — Мир помешан на сексе.

Эрни взглянул на нее с беспокойством. Он еще не знал, что в этой мысли заключена основа ее близкой славы и богатства.

— Не хотите ли пива? — осведомился он.

— Нет, благодарю.

— Хорошие у нас детки, — ласково сказал Эрни.

— Их захлестнул проклятый секс, — еще ожесточеннее сказала Дженни Филдз, и Эрни Холм вежливо удалился в кухню, чтобы налить себе пива.

В этой ее книге «Одержимая сексом» Гарпа особенно коробило рассуждение о «похоти». Одно дело быть знаменитым дитятей, рожденным в законном браке, и совсем иное — быть знаменитым курьезом, иллюстрируя собой особенности сексуального созревания юноши, когда самые интимные подробности твоей жизни становятся предметом популярного чтения. Хелен посчитала все это довольно забавным. Однако заметила, что до нее не доходит, как это можно связаться с проституткой.

«Похоть даже лучших мужчин толкает на мерзости», — писала Дженни Филдз. Это ее утверждение привело сына в ярость.

— Какого дьявола она может смыслить в этом! — почти визжал Гарп. — Она вообще ни разу этого не имела, ни единого разу! Тоже мне авторитет! Все равно что слушать, как растение рассуждает о проблемах млекопитающих.

Но другие критики были снисходительнее. Хотя многие серьезные журналы, случалось, поругивали это животрепещущее произведение, но в общем книга была принята с большим сочувствием.

«Первая в нашей литературе истинно женская автобиография, превозносящая с чисто женской категоричностью одну сторону жизни и отвергающая другую», — писали в каком-то журнале.

«Эта смелая книга замахнулась на весьма интригующее утверждение, что женщина способна прожить целую жизнь без каких-либо сексуальных влечений», — писали в другом.

— Именно сейчас, — говорил ей Джон Вулф, — решается вопрос: либо вас примут как вовремя сказанное слово, либо забросают грязью.

Ее приняли как «вовремя сказанное слово». Но название «новое женское течение», во главе которого она вдруг оказалась, коробило ее, напоминая женское кровотечение и женскую половую гигиену. В конце концов, она прежде всего медсестра. И сидя за уютным столиком ресторана, куда Джон Вулф приглашал только любимых авторов, она застенчиво призналась, что единственным ее желанием было доказать, что она правильно устроила свою жизнь и что выбор ее совсем не плох, хотя и не слишком модный.

По иронии судьбы, целый выводок студенток из университета Таллахасси, штат Флорида, посчитали жизненный выбор Дженни последним криком моды. Они даже устроили диспут, как забеременеть, сохранив независимость. Этот энтузиазм оригинально мыслящих женщин был окрещен «синдромом Дженни Филдз». Гарп же назвал его «синдромом Грильпарцера». Что касается Дженни, она хотела доказать одно — женщинам, как и мужчинам, пора наконец научиться строить свою судьбу по собственному разумению, не оглядываясь на общепринятые каноны. И если это убеждение делает ее феминисткой, значит, она и есть феминистка.

Джон Вулф был в восторге от Дженни Филдз. Он все время пытался втолковать ей, кто и за что будет ее хвалить или ругать и как ей к этому относиться. Но Дженни так до конца и не поняла, какую роль выпало сыграть ее книге и в каких политических целях она могла быть использована.

— Я обычная медсестра, — говорила она впоследствии, давая одно из своих сногсшибательных интервью. — Уход за больными — единственное, что я умею и что люблю делать. По-моему, вполне естественно, что здоровый человек вроде меня должен способствовать исцелению больных. Думаю, я и книгу стала писать по той же причине.

Гарп тоже считал, что мать всегда была прежде всего нянькой. Она пестовала его, когда работала в Стиринге. Она была усердной ночной сиделкой, когда корпела над своей странной исповедью. И теперь стала нянькой для своих неблагополучных читательниц, неким общепризнанным символом стойкости, непогрешимым руководством к действию. Неожиданный успех «Одержимой сексом» познакомил Дженни с целой плеядой женщин, не ведающих, как жить дальше. И все они черпали силы в ее книге.

Она вполне могла бы вести популярную рубрику вопросов-ответов в любой газете. Но ее решение покончить с писательской деятельностью было так же бесповоротно, как все предыдущие: вспомнить хотя бы уход из колледжа или скоропалительный отъезд из Европы. С одним только Дженни не могла расстаться — всю жизнь так и продолжала выхаживать увечных. После выхода в свет «Одержимой сексом» скоропостижно скончался от сердечного приступа возмущенный обувной король, ее отец, хотя мать никогда не винила дочь в его смерти. Не считала себя виновной в этом и сама Дженни. Но она знала, мать не сможет жить одна. В отличие от дочери, старуха не выносила одиночества. Будет бесцельно сновать по комнатам в Догз-хеде и лишится последних остатков разума от тоски по своему сиамскому близнецу-супругу. И Дженни решила поселиться в родовом гнезде с матерью. Там она и выступила впервые в роли утешительницы женщин, нуждающихся в человеке, способном принимать решения.